Русская Община

                                                                                                                                                                                                          Священник здесь должен стать другом тем людям,

которые к нему приходят…

Священник Игорь Филяновский

 

– Добрый день, батюшка! Благословите!

– Бог благословит.

– Вначале нашей беседы разрешите Вас спросить: что привело Вас в Австралию? Как это получилось?

– Я работал научным сотрудником в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата под руководством митрополита Кирилла, нынешнего Святейшего Патриарха. В 1990-е годы началось  открытие приходов зарубежом, в результате расширяющейся русской диаспоры. Тогда из России, из бывших стран СНГ очень много людей уезжало, поскольку экономическая ситуация была неспокойной. И люди через какое-то время, когда приезжали в эти страны, стали обосновываться, почувствовали необходимость духовной поддержки для себя. И поэтому во многих странах, там, где раньше не было приходов Русской Православной Церкви Московского Патриархата, стали открываться эти приходы. Естественно, первым кадровым резервом для этих приходов был Отдел внешних церковных связей.

Когда я учился еще в духовной семинарии, то пришел запрос из Отдела внешних церковных связей для набора молодых сотрудников, и меня в числе нескольких студентов отправили работать туда, параллельно учиться и работать. И я попал в секретариат по взаимодействию Церкви и общества. После окончания духовной академии я на полгода был направлен в международный христианский институт в Швейцарии. Вернулся из Швейцарии, продолжал работать в Отделе.

Пришло распоряжение Священного Синода о направлении меня в Австралию. А здесь была ситуация такая, что приход этот не имел священников в течение 5 лет.

Русские люди писали в Московский Патриархат о том, что необходим священник, что почти никого не осталось, что нужна поддержка. И  митрополит Кирилл принял решение меня сюда направить. Это был 1999 год.

– Батюшка, а как называлась ваша кандидатская диссертация?

– Она была посвящена миссионерству и называлась «Русская иерархия. Миссионеры во второй половине XIX века, начало XX столетия». Вот что интересно: так совпала ситуация, что потом вышла книга, в Мельбурнском университете она была переиздана, и потом ее переиздали в Москве после мельбурнского издания.

– То есть, батюшка, у Вас такая некая эстафета получилась.

– Это, наверное, трудно назвать эстафетой, но, по крайней мере, та тема, которую я изучал, она оказалась для меня очень актуальной.

– Батюшка, а как встретила Вас Австралия? Новая страна...

– Мы приехали из жаркой Москвы 1999 года, была очень сильная жара. Мы приехали в австралийскую зиму, нас встретила Марина Толмачева – секретарь нашего прихода вместе с одним прихожанином, его зовут Джон. Конечно, было все необычно: из лета приехать в зиму.  Зимой здесь бывает довольно холодно, особенно ночью. Поэтому для нас было все непривычно: с одной стороны, все зеленое вокруг, но ночью было такое ощущение, что где-то конец октября по-московски.

Начинать пришлось очень трудно, между нами говоря, потому что в приходе осталось только ядро, небольшое количество людей. За эти 5 лет большая часть людей разошлась по другим приходам, вот поэтому остались самые верные, которые верили в то, что приходская жизнь будет продолжать жить, что священник все-таки появится. И с этим небольшим кругом людей, это были и австралийцы, и русские, пришлось начинать все заново.

Здания своего не было, помещения никакого, вернее церковь арендовалась, материальные средства были на самом-самом минимуме, то есть все, что фактически у прихода было, они потратили на оформление, на вызов священника сюда, на оплату всех медицинских страховок, на снятие жилья и прочее, прочее. Здание мы снимали у Мельбурнского университета. Здание было в аренду, приходского дома тоже не было, то есть все это нужно было арендовать. Первый месяц мы жили у прихожан, пока не нашли жилье какое-то, более-менее подходящее. Нам в этом плане помогла греческая община, потому что это греческая церковь, где сейчас мы служим.

Этот район называется Окли (Oakleigh). В этом районе живет, наверное, самое большое количество греков в Мельбурне, то есть, фактически, это весь греческий район. Там же в районе один из самых больших по количеству людей греческих приходов.

Одна из наших прихожанок – гречанка, она обратилась к грекам, и те ей посоветовали, что этот приход имеет принадлежащие ему дома. И эти дома они сдают в аренду как бы своему кругу людей, то есть, кого они знают. И вот они посоветовали обратиться ей, она спросила, и они нам из этих маленьких домиков нам арендовали. И это был наш первый дом. А в приход приходилось довольно далеко добираться, машины не было, нужно было ехать на общественном транспорте. Через год у нас родился маленький ребенок, и вот мы с коляской на трамвае, на поезде ездили на службу. В общем, это было довольно-таки интересно. А потом через пару лет, когда уже немножечко денег насобирали уже удалось купить машину, первую приходскую. А здания собственного у нас не было до, буквально, прошлого года, все арендовали. Вот в прошлом году нам удалось что-то приобрести свое и теперь ситуация стала немножко полегче. Теперь не нужно платить аренду, а по крайней мере мы можем деньги тратить на свое развитие.

– Батюшка, а какова была численность прихода изначально в 1999 году? Сколько было человек?

– Я думаю, человек 10, не больше.

– А сейчас?

– Сейчас на литургию собирается человек 70, где-то вот так. 60-70 в среднем в воскресенье, на праздники большие, на Рождество, Пасху, конечно, больше сотни бывает людей. А так среднее количество где-то 70 человек.

– Батюшка, а как Вы начали свою миссионерскую деятельность?

– Нужно было начинать собирать людей. Я начал с того, чтобы люди узнали о существовании нашего прихода. Все знали только о существовании приходов Русской Зарубежной Церкви, которые в Мельбурне находятся уже многие десятилетия, 60–50 лет. Люди, вновь приехавшие, когда у них возникала необходимость пойти в церковь, они, естественно, ходили в эти приходы. О нашем приходе никто не знал, поскольку информации о нем в русской общине почти не было. Это была пара русских семей и, может быть, еще человек 8 австралийцев, вот буквально весь приход. Мне кажется, никогда больше 15 людей там не было еще и до моего приезда.  Большая часть, ядро этих людей были австралийцы, и сам был священник австралиец. Естественно, русская община о нас ничего не знала, хотя этот приход принадлежал Москве, подчинялся Московскому Патриархату. Поэтому первая задача, которая стала: нужно, чтобы узнали, что мы есть.

И я сначала предложил в «Русском доме»начать курс лекций о современной русской литературе, о которой, скажем, русские люди, которые живут за границей, знали очень мало. Тогда еще не был Интернет распространен в конце 1990-х годов в таком масштабе как сейчас. И вот русское общество, литературное общество имени Владимира Солоухина,пригласили меня с этим курсом лекций. Я стал рассказывать о том, что происходит в современной культуре, литературе, о том, что происходит в церковной жизни. Второе направление было: я предложил свои услуги русскому радио. И я предложил вести курс программ, посвященный церковной жизни, церковным праздникам, в основном, каким-то событиям, связанным с культурой, Церковью, с литературой Церкви, что интересно было. И вот я вел там такие программы регулярно, фактически каждый месяц какой-то сюжет рассказывал. Это не обязательно было связано с церковной жизнью, это было связано и с культурной жизнью, но, так или иначе, пересекалось с какими-то духовными основами нашей культуры. То есть я там, например, делал цикл по русским поэтам современным: Юрий Кублановский, Ольга Седакова, Светлана Кекова. Вот те поэты, у которых духовная тематика присутствует очень ярко. Естественно, эти имена почти были неизвестны здесь в Мельбурне среди русской общины, поэтому, я думаю, людям было интересно это.

– Батюшка, каким образом литература пришла в вашу жизнь?

– Мое первое образование было в университете филологическое – раз, а второе то, что здесь почти 8 лет я проработал в отделе внешнецерковных связей, именно, проработал по связям с творческими, общественно-политическими организациями. Мы в частной беседе говорили с Валерием Ганичевым о Всемирном Русском Соборе. Вот все это мы организовали. Это была наша задача: организация Всемирного Русского Собора, первое заседание этого собора, первая секция – это мы делали.

– Если можно, батюшка, чуть-чуть поподробнее об этом. Чем именно Вы занимались в период создания Всемирного Русского Собора?

– Я был сотрудником секретариата по связям с общественностью, поэтому подготовка документов каких-то, выступления может быть, текущая работа в течение года, контакты с теми людьми, которые принимали участие во Всемирном Русском Соборе, то есть эта работа была, в основном, на плечах нашего отдела, нашего секретариата, вернее. А потом уже внутри Отдела был выделен отдельный сектор, который был посвящен именно Русскому Всемирному Собору.

– Батюшка, вот сейчас некий такой поворот в целом к Вам. А каким образом пути-дороги сложились, что Вы стали священником? Когда пришло это решение?

– У меня давно был интерес к духовной жизни, который, прежде всего, конечно, в наши в 70 - 80-е годы проявлялся в форме интереса к русской литературе, к русской классике. Есть известный тезис о том, что большевики, при всем их желании стереть из памяти людей все, что было связано с Русской Православной Церковью, допустили огромную ошибку в том, что они не запретили русскую классическую литературу. Очень многие люди, особенно нашего поколения, черпали то, что было запрещено, из классической литературы, при отсутствии возможности читать Священное Писание и церковную литературу.

– Можно было читать Достоевского, например.

– Да, можно было читать Достоевского, можно было читать исповедь Толстого, где ставились духовные вопросы.

– Или Гоголя, например.

– Особенно полное собрание сочинений Достоевского с его публицистикой, когда он учился в университете. Я помню комментарии к «Братьям Карамазовым». Они очень сильно мне в этом отношении давали направление, именно это полное академическое собрание сочинений Достоевского в этом плане. А так само решение, наверное, пришло в армии. Когда служил в армии, у меня было несколько встреч с верующими людьми там.

– А где именно служили, батюшка?

– Я служил в Туркмении, как назывался военный округ, я не помню, в Ташкенте у нас был центр, туда и Афганистан входил, и ТукВО. Помните? Я служил в ТукВО.

– Или еще САВО, Средне-Азиатский военный округ.

– Нет, у нас был именно ТукВО, потому что центр САВО, по-моему, тоже был в Ташкенте, кажется.

– Да, тоже был в Ташкенте, и газета была «Фрунзе».

– В учебке я был в Ашхабаде, а основную часть службы я провел в Красноводске. Кстати, в Красноводске была действующая церковь, куда удавалось заходить. Интересный был такой момент потом, когда я пришел из армии в 1987 году, в это же время вышел фильм Сокурова. Этот фильм назывался «Дни затмения».

Этот фильм как раз снимался в Красноводске в то время, когда я там служил. И там один из эпизодов фильма снимался в этой Красноводской церкви. Там есть один такой момент. Вот, когда я пришел из армии, мы, естественно, все пошли на просмотр этого фильма. Тогда имя Сокурова уже звучало и гремело после его первого фильма «Скорбное бесчувствие». Все хотели посмотреть, что же дальше. И я с таким интересом увидел те места, где служил в армии, ту церковь, куда тайком удавалось забегать в Красноводске.

Надо сказать, что когда я служил в армии, я служил в войсках связи, у нас были круглосуточные дежурства. Может поэтому, как-то мне удавалось довольно часто слушать религиозные программы, которые вели отец Виктор Потапов и  отец Георгий Бениксон из Америки.

Отец Георгий вел программу, которая шла из Соединенных Штатов, религиозно-церковная программа. Его проповеди я слушал с очень большим вниманием.

Военная служба помогла мне углубить мои духовные знания, интересы, как-то утвердиться в желании уже дальше идти по этому пути.

– А в роду не было у Вас священников?

– У меня видите, дедушка по маме закончил учительскую семинарию. Это как бы семинария, которая готовила учителей для церковно-приходских школ. Он закончил ее, но как раз, когда он заканчивал, началась революция, и он пошел в революцию, он пошел к войскам Буденного. Интересный момент такой, как Господь ведет. Эта семинария находилась в городе Боброве Воронежской области. Я сам родился в Воронежской области в таком городе Анна. Есть такой цикл на программе «Культура», называется «Письма из провинции». Последний фильм посвящен моему месту рождения, городу Анна.

Это город, где я родился, откуда моя семья и мой род. И там показывается как раз церковь, где меня маленьким крестили. В этом фильме показан настоятель этой церкви отец Леонид. Когда я приезжаю туда к родителям, всегда служу в этом храме, естественно. Вот интересно, что в 50-ти км от этого поселочка Анна есть старинный уездный воронежский город Бобров. Вот там мой дедушка родной, отец моей мамы, и закончил семинарию, но началась революция. Он был подхвачен вихрем этой революции, ушел воевать к Буденному. И надо сказать, что у Буденного получил орден «Красного Знамени», в то время очень высокая награда.

Вот еще интересный момент. У моей сестры родной  муж -  священник. По прошествии очень многих лет, где-то 14-15 назад ее мужа, отца Владимира, назначили настоятелем в город Бобров, как раз в то место, где мой дедушка учился в семинарии. И вот сейчас они там живут. Представляете, как интересно, круг в какой-то степени замкнулся. Я так подозреваю, что мой дедушка, наверное, когда учился в семинарии, именно в эту церковь и ходил, где теперь настоятелем служит мой родственник. Дедушка был 1901 года рождения, он как раз и гражданскую, и финскую, и Отечественную войны захватил.

– То есть, некая такая промыслительность есть в вашей судьбе.

– Видимо, есть, хотя видите, он ушел и стал коммунистом, он ушел, закончив семинарию, в революцию. Видите, как получилось с его внуками, я его внук – священник, сестра его внучка, стала матушкой, ее муж - священник. Даже ее муж служит в том же месте, где дед учился. Удивительный момент такой.

– Батюшка, это не случайно. Я как-то слушал митрополита Питирима, его интервью называется «Осень митрополита» и он там говорил: «Самое главное в жизни человека – это расслышать голос Божий, потом все уже пойдет. Вот это надо расслышать». А был ли  Вашей судьбе некий такой сигнал, голос Божий говорил Вам, что надо стать священником?

– Я могу сказать, что это у меня вызревало, и как бы Господь вел через какие-то определенные этапы. Я, уже оглядываясь назад, вижу, как это все было. Вот я помню, что когда я был школьником, мне попало в руки первое Евангелие. Это было Евангелие от Иоанна, которое было перефотографировано, то есть оно даже было не ксерокопировано. А вот знаете, когда фотографировали, а потом листы фотографические склеивали между собой, то получались такие очень плотные страницы. Это было первое Евангелие, которое я прочел еще школьником, потом, когда учился в университете, я помню, что первую Библию мы купили на черном рынке с моим приятелем за 120 руб. Это была вообще-то зарплата. Я тогда помню, мы отрабатывали в колхозе, тогда посылали собирать урожай, собирали помидоры студентами. Я, отработав, помню заработал эти деньги  на первую Библию, именно целиком. Это было западное издание Библии на рисовой бумаге. Мы купили эту Библию. А потом, когда я уже пришел из армии, вообще-то у меня четкое было представление, что будет дальше. И когда я закончил университет, меня оставляли работать на кафедре, но я отказался от этой работы. Но распределение после университета ведь тогда еще существовало.

– А университет Вы в Воронеже заканчивали?

– Нет, так получилось. У меня отец моряк и наша семья жила по портовым городам. Родители жили сначала на Камчатке, в Петропавловске-Камчатском, где они познакомились и поженились. Мама приехала туда по распределению врачом, а отец служил на военном флоте, на подводном. Потом он демобилизовался, перешел на рыболовный флот, почти все время был на рыболовном флоте. Вот они сначала жили в Петропавловске-Камчатском, потом жили в Калининграде, в Одессе, а потом в Астрахани, отца перевели в Каспийское пароходство. Поэтому наша семья путешествовала, и университет я закончил в Астрахани. Там же пошел в армию, там и закончил университет. И вот это распределение на кафедру, вернее то, что меня хотели оставить, оно давало возможность не отрабатывать после университета нигде. Но поскольку я сказал на кафедре: не могу работать, уезжаю, такого распределения у меня не было, мне не нужно было 2 года отработать где-то. Поэтому мы переехали в Подмосковье для того, чтобы я мог  поступить в семинарию. Но ситуация была такая, что у нас не было ни жилья, ни работы, ни денег. Тогда приняли решение, что нужно несколько лет хотя бы поработать для того, чтобы получить какой-то угол, и потом уже, имея жилье, можно было поступать в семинарию. Поскольку на тот момент я уже был женат и у нас с женой  был ребенок,  а через несколько лет и второй сын родился. Поэтому в 1989 году, после окончания университета мы переехали под Москву, а был уже тогда лимит на прописку в Москве и Подмосковье. Единственное, где удалось устроиться, была маленькая деревенька за городом Александровом, такая деревенька Романовское.

Оттуда ходила электричка до Сергиева Посада, тогда был Загорск, то есть я уже мог принимать участие в жизни Троице-Сергиевой  Лавры. У нас там появился знакомый монах, у которого я брал книги, и готовился к поступлению в семинарию. А работал в таком маленьком интернате, школе-интернате, где всего учеников было у нас 19 человек. Там дети учились и жили, то есть было по 2-3 человека в классе. Я преподавал там и русский язык, и литературу, и географию, историю, только точные предметы не преподавал, потому что совершенно не знал, как преподавать химию, физику.

И в этом же интернате я был воспитателем, то есть я утром был учителем, а вечером я уже следил за детьми, с ними даже часто ночевал, уже был воспитателем. Потом появилось место в другой школе, которая находилась непосредственно на железной дороге, на этой ветке между Александровом и Москвой, то есть там до Сергиева Посада (Загорска) было всего полчаса. Это была тоже такая деревенька, называется Арсаки. Там уже была другая школа. Вот в той школе я год проработал и поступил в Московскую духовную семинарию. Учась в семинарии и работая в сельской школе, все равно  необходимо было где-то работать еще поскольку была семья. Это были как раз 1990-е годы, когда все рухнуло. И я, параллельно учась в семинарии, работал истопником, работал библиотекарем и киномехаником в нашем сельском клубе. Приходилось успевать.

– Это в этих Арсаках?

– Да, это было в Арсаках, а потом год отучился в семинарии, и тогда уже началось такое потепление по отношению к церкви. И вот в одной из Сергиево-Посадских школ начали. Директор школы, он сам был верующий человек, захотел начать ввести у себя курс «История религии».  Они обратились в духовную семинарию, чтобы им дали кого-то из студентов, который имеел бы педагогическое образование и  который мог бы вести этот курс. И руководство семинарии предложило меня. Так я, учась в семинарии, начал работать в школе-гимназии в Сергиевом Посаде. Вот тогда уже я ушел из истопников, библиотекаря, киномеханика.

– Надо же было кормить семью, детей.

– Да, это было связано только с этими вещами, поскольку в то время не было возможности заниматься одной учебой, надо было где-то еще и работать. В общем-то, женатые ребята, семейные, которые были у нас в семинарии, они тоже искали всегда подработку. Это было обычное явление. Но мне, может быть, было немножко легче, поскольку у меня еще было образование педагогическое, в то время как раз был спрос вот на такие курсы. И в Москве, и в Подмосковье начали это вводить. А потом вот пришли из Отдела внешнецерковных связей, искали новых сотрудников на работу к митрополиту Кириллу.

– Батюшка, а Вы знали хорошо язык английский?

– Дело в том, что именно та работа, на которую пригласили меня, не требовала особо знания иностранного  языка. Это открылся отдел по взаимоотношению с культурными, политическими организациями именно внутри страны. Концепция митрополита Кирилла была в том, что внешние связи – это связи с обществом, прежде всего, и даже акцент делался на связи со светским обществом и государственными политическими партиями. Тогда огромное количество стало образовываться политических движений, партий и так далее. На это делался гораздо больший акцент, чем на традиционные связи с зарубежными церковными организациями, именно эта область деятельности Церкви еще была совершенно не охвачена. И вот как раз туда набирали  таких сотрудников, как я, которые имеют образование, немного могут ориентироваться в современной культурной и политической ситуации современного общества.

Поэтому, наверное, мое филологическое образование, какой-то педагогический опыт в этом плане был нужен, востребован, а не просто знание иностранного языка.

– Батюшка, как Вас изменила семинария? Вы почувствовали, что  стали другим человеком?

– Надо сказать, что я очень счастлив, что поступил в семинарию. Наверное, это самые яркие годы в России в течение многих десятилетий. Это было время очень больших надежд, время огромного энтузиазма, время, когда Церковь обогатилась такими романтиками, так скажем, людьми, которые пришли из самых разных сфер. Я помню наш класс в семинарии. У нас был первый класс набран из ребят, имеющих высшее образование. То есть, класс был целиком укомплектован выпускниками вузов, это были и московские выпускники, и выпцскники из других городов, и даже ребята, которые жили за границей и вернулись в Россию вместе с родителями, которые работали за границей. У нас был очень интересный класс.

Это были люди с огромным энтузиазмом, конец 1980-х – начало 1990-х. Когда сейчас ребята поступают после институтов, это никого не удивляет. А тогда все верили, что наступает новая эра, новая Россия, новая страна и новая Церковь.

Я в то время поступал в военно-политическую академию, и первое, куда я приехал, была Лавра, Сергиев Посад. И здесь я с большим вниманием вглядывался в тех слушателей, семинаристов. Я думал, вот они учатся, это люди другого направления.  Это еще был тогда Советский Союз. И мне было очень интересно посмотреть на них.

Я хочу сказать, что годы в семинарии – они уникальны для каждого человека, который поступает в это учебное заведение, естественно, уникальны по определению. Они уникальны для меня в том, что я принадлежу именно к тому поколению, к той эпохе, которая была наполнена духовным романтизмом, в хорошем смысле этого слова, когда рушилась одна страна и вызревала другая страна. Мы были полны надежд о том, что появляется новое государство, строится новая церковь, свободная от государственного контроля.

Тогда действительно огромный подъем был какой! Чуть ли не каждый день открывались новые приходы, передавались храмы, передавались монастыри. Конечно, очень не хватало кадров в то время. Многие ребята, с которыми я учился, перешли на заочное обучение, поскольку была необходимость служения, и они уезжали на приход и дальше уже заканчивали семинарию заочно. Но, тем не менее, вот эти несколько лет, которые мы провели вместе, в той атмосфере, они незабываемы. И Сергиев Посад. Я поступал – это был Загорск, был еще Советский Союз, а на наших глазах Загорск стал Сергиевым Посадом, стали передавать здания Троице-Сергиевой Лавры  тоже. Я учился как раз, когда передали только семинарский корпус. Мы сначала учились, а после обеда мы шли и все наше свободное время работали на восстановлении семинарского корпуса, а по ночам дежурили. Я помню, что на территории надо было еще охранять стройматериалы.  то есть, как раз все связано одно с другим. И в то же время в школах стали появляться курсы «Истории религии» – то, что я там преподавал. С одной стороны это и материальное восстановление, в котором мы принимали участие, то есть непосредственно работа на восстановлении того же семинарского корпуса, когда в течение многих десятилетий там была районная больница, кабинеты. Многие ребята сами родом из Сергиева Посада, учились с нами, они рассказывали, помнят это, что вот здесь сидели в очереди за получением талонов, здесь они ходили в разные врачебные кабинеты, а сейчас это учебные классы, которые мы красили, таскали кирпичи, помогали все это делать. То есть, все это и восстановление материальное, и восстановление  духовное.

– Неразрывно.

– Да, и в обществе в то время также было. И каждую неделю к нам приезжали съемочные группы какие-то снимать или представители газет, журналов. Вот тогда общество повернулось к Церкви, интерес был очень огромный. Чувствовалось одновременно и духовное восстановление, и материальное. Все это в одном потоке происходило.

– Батюшка, а как Вы ставили себе какие-то дальние цели, кем-то видели себя или полностью отпускали свою жизнь на волю Божью?

– Наверное, да. В 1990-е годы жизнь настолько быстро менялась, что вообще какие-то планы в то время строить даже для людей неверующих, я думаю, было абсолютно невозможно, потому что мы не знали, в какой стране проснешься завтра.

События 1993 года, расстрел парламента, потом начало чеченской войны, потом дефолт 1998 года, поэтому я думаю, что, наверное, большинство людей вообще не строили никаких планов. А для  людей верующих, мы же понимали...

– Жить одним днем.

– Да, просто мы отдавались этому потоку, и там уже как бы Господь нас вел, так жизнь и строилась. К этому моменту еще и эпоха наложила свой момент, вот эта общая нестабильность, она тоже как-то подчеркивала, что ничего не надо планировать на завтра. Она давала евангелическое ощущение, что не заботься о завтрашнем дне, что Господь о нем позаботится, что надо жить сегодняшним днем.

– Все равно, Отдел внешнецерковных отношений, связей – это как министерство иностранных дел, это некое ощущение, что люди должны как-то особым образом быть подготовлены, своего рода дипломаты такие церковные.

– Конечно, мне посчастливилось, что я застал ту старую плеяду людей, которые работали  с основания отдела, с 1946 года. Алексей Буевский, например, человек, который работал с самого основания отдела (а он был до середины 2000-х годов), то есть это были люди старой культуры, еще той московской интеллигенции. Например, отец Виталий Боровой, который очень многие годы провел за границей, человек энциклопедически образованный. Он был одновременно и  преподавателем Московской духовной академии. Конечно, в 1990-е годы они уже были пожилыми людьми, но, тем не менее, общение с ними, их рассказы о жизни и отдела, и России, и Церкви – это было совершенно удивительная встреча, и я старался ловить каждое слово. То есть, когда мне удавалось с ними общаться не по работе, а так, в частном порядке, я старался расспрашивать об исторических фигурах, которые были мне интересны в истории Русской Церкви XX века, фактически эти люди знали всех. Общались со всеми теми, по чьим книжкам мы сейчас учимся или книги которых стали церковной классикой.

Я очень благодарен, что мне удалось застать старую гвардию, людей среднего поколения, которые работали в отделе в 1970–1980-х годах, рассказали о том, как было тяжело пробивать все церковные инициативы, насколько контроль власти был абсолютно тотальный. Но тем не менее, и митрополиту Никодиму, и митрополиту Филарету удавалось в те годы все равно отстаивать интересы Церкви. И на международной арене, и внутри страны отстаивать самыми разными способами, которые сейчас, может быть, вызывают улыбку, а тогда эти способы требовали огромной просто смекалки, ума и даже мужества, поскольку это непонятно чем могло закончиться для этих людей.

Отдел – это особая стихия и особая история, особая категория людей, которые сыграли очень важную роль в нашей Церкви. Вся внешняя деятельность Церкви, особенно, в 1960-1970-х годах, в основном была направлена на расширение контактов. Для чего все эти расширения контактов нам были необходимы? Для как можно большей легализации Церкви на международной арене. Чем больше Церковь будет легализована, тем меньше на нее могут давить внутри страны.

Это была методика митрополита Никодима. То есть, чем больше Русская Церковь будет участвовать в разного рода международных организациях, тем меньше у властей будет возможности закрывать приходы и не давать Церкви жить. Поскольку эти представительства нашей Церкви в международных организациях давали возможность полчить хоть какую-то защиту со стороны западного общественного мнения и западных организаций на то давление, на те репресси, которые могли бы быть внутри страны. Можно сказать, что была целенаправленная политика вот именно таким путем как-то стараться сохранить у Церкви то, что есть.

Есть известная история, как пример хочу рассказать, которую рассказывал Святейший Патриарх Алексий II. Он рассказывал о случае, когда его, молодого епископа, перевели служить на другую кафедру. Его вызвал уполномоченный по делам религии и сказал, что с его предшественником уже договоренность есть, и мы закрываем монастырь и еще несколько центральных приходов в городе. Владыка говорит: «Я совершенно опешил, что делать?». Я ему, уполномоченному, говорю: «Подождите, давайте пока не будем делать этого. Давайте месяц подождем, потому что будет как-то не очень красиво, если я только вступлю на кафедру, и мое служение начнется с закрытиямонастыря, который знаменит на всю православную Россию, на весь мир. Уполномоченный говорит: «Ну, хорошо, давай месяц пока подождем, а потом все сделаем». И вот за этот месяц, он рассказывал, срочно организовали его командировку в Германию, тогда еще епископа Алексия.

Он едет в Германию, встречается с представителями католической, лютеранской церквей, рассказывает им об этой ситуации, а в Германии предлагают: давайте Вы нас пригласите и мы сделаем фильм о монастыре, проедемся по всем тем приходам, которые собираются закрывать. И вот вызывают эту делегацию туда как бы с дружеским визитом, они делают фильм, проезжают по этим приходам, а потом в Германии по всем каналам показывают фильм о религиозной жизни в России. И как после этого можно было закрыть. Понимаете? То есть, только что показали: смотрите какая свобода совести, да? Это же был для Советского Союза тоже важный момент в международной ситуации. Только тогда уполномоченный понял, что его обвели вокруг пальца, он был в бешенстве, вне себя, но ничего сделать не мог, поскольку все было официально.

Так же, как митрополиту Никодиму удалось сохранить, например, Ленинградскую духовную академию. Тогда уже было принято решение о ее закрытии в середине 1960-х годов. И тогда митрополит Никодим через Совет Церквей проводит идею о том, что при Ленинградской духовной семинарии надо открыть международную аспирантуру. И срочно в эту аспирантуру набирают студентов, которые хотят изучать Православие, начиная от представителей Эфиопской церкви, кончая представителями западных церквей, которые хотят изучить русское Православие. Таким образом тогда академия получила статус международного учебного заведения. И все. И закрытие ее было остановлено таким путем.

Люди многие не знают о том, что благодаря Отделу внешнецерковных связей очень многие вещи внутри России удалось сохранить. Благодаря именно участию этих международных организаций. Понятно, что в каких-то вещах приходилось идти на компромисс, и очень многие вещи сейчас вспоминаются с тяжелым чувством, но это было такое время, такая ситуация, поэтому Отдел внешнецерковных связей в этом плане очень большую роль сыграл для Церкви.

Я должен сказать, что когда я там работал, я узнал многое, о чем я вообще не знал раньше. Люди, которые работали в Отделе, нам рассказывали о том, с каким трудом все приходилось делать в 60-70-е годы. Благодаря конгрессам по укреплению мира, благодаря обмену между религиозными организациями удалось хоть как-то сохранить, по крайней мере, то, что было в Церкви, не потерять.

– Тем более, тогда  были сложные отношения между Русской Православной Церковью и Зарубежной Церковью.

– Можно сказать, отношений вообще никаких не было в то время.

– Вот об этом я хотел бы порасспросить. Как Вы пришли, ведь все равно надо было контактировать. Как Вы налаживали эти контакты?

– Я пришел через такое просветительство, так скажем. Моя деятельность в русской общине протекала на таких нейтральных площадках: «Русский Дом», например, «Русское радио», «Русское телевидение», Дни русской культуры, которые проводились и проводятся у нас ежегодно. Меня стали приглашать. Например, каждый из Дней русской культуры в определенный год был посвящен какому-то деятелю русской культуры, юбилей которого выпадает на этот год. Это может быть писатель, композитор, поэт или художник.

Меня стали приглашать, чтобы я открывал День русской культуры вступительным словом, посвященным этому человеку, поскольку я был недавно из России и у меня был более свежий взгляд. Своих-то лекторов или своих людей уже общество давно знало и помнило, а вот послушать нового человека – это было интересно. На концерте всегда были и прихожане Русской Зарубежной Церкви. Поэтому вот то, что они видели меня воочию, и, может быть, еще тот факт, что в своих лекциях я рассказывал не только о литературе, но и о жизни в России, о жизни Русской Церкви на родине, об отношениях между Церковью и обществом, обо всем что там происходит, все это, я думаю, стало неким мостиком, который постепенно вырастал, перебрасывался между Русской Зарубежной Церковью и Московским Патриархатом. Это по моему мнению, в конце концов, уже в 2007 году, кажется, если я не ошибаюсь, привело к нашему объединению.

– Да, в 2007 году.

– Духовенство здесь с самого начала было настроено достаточно доброжелательно, и отец Михаил (Протопопов), и отец Николай (Карыпов). У отца Михаила я был в гостях буквально как только приехал, он сразу пригласил меня в гости. Конечно, мы не могли вместе служить, мы не могли участвовать ни в каких церковных мероприятиях, но на частном уровне мы встречались, обменивались впечатлениями. В этом плане жесткого противостояния, которое здесь было раньше в 1970–1980-х годах, уже не было. Официально отношений не было, но к тому времени священники Русской Зарубежной Церкви уже успели хотя бы по разу побывать в России и все увидеть своими глазами из того, что было невозможно увидеть, когда был Советский Союз.

Я думаю, что в деле объединения Церкви очень большую роль сыграло и то, что церковнослужители воочию увидели какой подъем и процесс возрождения идет в России, сколько храмов восстанавливается. Увидели, что появилось новое поколение духовенства, пришло новое поколение прихожан. По-видимому, это сыграло положительную роль и в том отношении, что меня встретили достаточно доброжелательно. Были, конечно, какие-то недоразумения, они больше были связаны не со священниками, а с прихожанами.

Я думаю, что это абсолютно неизбежная вещь. Это не могло произойти в один момент, естественно, людям нужно было привыкнуть, во-первых, к факту сознания того, что здесь есть приход Московского Патриархата. И во-вторых, что я стал принимать участие в жизни русской общины, с этим  людям нужно было как-то свыкнуться. Кому-то принять, и кто-то с радостью это принял, а кому-то нужно было чисто психологически принять то, что священник из Москвы здесь вдруг принимает участие в их русской жизни. И с годами как-то все постепенно выровнялось и привело к тому, что теперь отношения у нас достаточно хорошие, доброжелательные, никаких на этой почве конфликтов не возникает. Слава Богу!

– Батюшка, почему именно общество имени Солоухина, не Толстого, ни Гоголя, ни Пушкина, а именно Солоухина?

– Основателем этого общества стала Галина Игнатьевна Кучина, очень яркий человек, замечательный в русской общине Мельбурна. Она автор книги воспоминаний о своей жизни, о жизни в Харбине, о жизни в Австралии, книга вышла в Петербурге несколько лет назад. Сейчас она готовит к изданию другую книгу, которая посвящена ее переписке со многими деятелями русской культуры, которые приезжали сюда в Австралию и с которыми она была знакома. Очень интересный человек, очень активный, энергичный. Вот она в конце 1990-х годов решила основать Литературное общество и дать ему имя Владимира Солоухина. Толчком к созданию этого общества, насколько я помню, послужило несколько книг Владимира Солоухина, которые они прочитали и обсуждали.

Имя этого писателя наиболее подходит для этого общества, которое поставило свою задачу: знакомство русской общины Мельбурна.

–С корнями нашего Отечества.

– Да. Галина Игнатьевна Кучина долгое время возглавляла это общество. Буквально несколько лет назад она ушла с поста уже по возрасту. Благодаря ей очень многие прекрасные лекторы здесь выступали, некоторые приезжали из России, даже Бондаренко приезжал к нам. Правда, его по другой линии пригласили, но, тем не менее, он тоже выступал в этом обществе.

– «День литературы», сейчас, по-моему, Ольга Шонина возглавляет?

– Да, Ольга Шонина, она сменила Галину Игнатьевну. Она сама уже из нашей волны эмиграции, интересный человек, долгие годы была экскурсоводом в Пушкинских горах, родом она из Петербурга. В Пушкинских горах она водила экскурсии, поэтому она влюблена в русскую литературу, Пушкина, естественно. С приходом Ольги Шониной начался новый виток, новый этап развития литературного общества. Я стараюсь по мере сил принимать участие во всех мероприятиях, они меня всегда приглашают к себе.

Сейчас довольно много священников имеют гуманитарное образование, связанное с философией, историей, филологией. Мне кажется, среди духовенства, особенно в Москве, это довольно распространенное явление, поскольку вполне естественно. Круг этих предметов уже предполагает особое пристальное внимание к духовной жизни, духовной истории, духовному миру и поэтому вполне естественно, что люди, имеющие подобное образование, продолжают его уже на духовных стезях. Может быть, в 1980-х годах, когда я принимал решение стать священником, это было не такое редкое явление.

Может быть, и не всем батюшкам удается как-то параллельно реализовать такое свое образование, тот дар, который они получили. Некоторые батюшки очень способны и талантливы, и я это доподлинно знаю, но, к сожалению, вот как-то или приходская работа загружает полностью, или они как-то сами не очень серьезно относятся к тем способностям, которые у них есть. Хотелось бы, чтобы они об этом не забывали, потому что, мне кажется, что современному человеку необходимо наше слово проповеди, которое было бы проиллюстрировано, дополнительно украшено теми знаниями и теми фактами, которые идут из глубин русской духовной истории, русской литературы. Оно нашему современнику было бы более весомо, более понятно на каком-то миссионерском этапе, на первом этапе. Потом мы понимаем, когда человек выходит уже на уровень духовной жизни, для него эти вещи становятся не такими интересными, не такими значимыми. Это вполне естественно, ты их перерастаешь, а вот на первом этапе нужно обратить внимание человека, привлечь его к духовной традиции русской культуры, к которой мы с вами принадлежим.

– Батюшка, о приходе своем расскажите, пожалуйста. Что за люди, как складывается коллектив.

– Когда я приехал была небольшая группа людей. Всего-то было 10 человек, из них большая часть была австралийцы, русских было всего несколько семей, но это были русские, которые родились и выросли в Австралии. С моим приездом приход стал расширяться за счет новоприехавших людей, то есть наших соотечественников, которые недавно приехали в Австралию, в течение последних 10–15 лет. Поскольку все мы из одной страны, все мы пережили какие-то исторические события и говорим на одном языке, то друг друга хорошо понимаем. Поэтому сейчас большая часть прихожан состоит из новоприехавших людей. Где-то последние 5–6 лет к нам пришло довольно много молодежи, очень активных ребят, которые поют в хоре, принимают участие в нашем образовательном центре, который мы создали.

Центр называется «Истоки», создан для занятий с маленькими детьми. В центре несколько групп, игровая группа есть; есть группа, которая занимается рисованием; группа, естественно, церковных дисциплин - церковное пение, закон Божий и, надеемся, что появится группа по изучению русского языка. Поскольку на данный момент у нас нет профессионального педагога, который мог бы их обучать. Несколько ребят из наших прихожан поступили в Московскую духовную семинарию и учатся там экстерном. Девочки поступили, одна в иконописную школу, другая поступила на регентский класс. И они экстерном раз в год едут в Москву, в Сергиев Посад, и сдают экзамены. Вот сейчас они учатся там. Я не знаю, останутся они в Австралии или вернуться в Россию, но в любом случае, я думаю, духовное образование, которое они получат станет для них важным этапом их жизни и, надеюсь, что они смогут его реализовать в своей практической деятельности.

При приходе есть, как я уже говорил, образовательный центр «Истоки» для маленьких детей, а для взрослых у нас проводятся катехизисные занятия. Они проводятся тоже в рамках образовательного центра, есть детские группы, есть взрослые группы. Раз в 2 недели у нас проходят встречи с лекциями, посвященными основам христианской жизни, церковной истории, догматического учения. Мы рассматриваем, что происходит в современной церковной жизни, смотрим фильмы, обсуждаем книги, которые договариваемся зарание прочитать, общаемся между собой. И те люди, которые готовятся принять крещение будучи уже взрослыми, проходят первые азы православия вместе с этой группой, получается катехизисный курс перед принятием крещения.

Кроме моего прихода в Мельбурне за эти годы появились еще два маленьких прихода в небольших городках, где-то на расстоянии 100 км от Мельбурна. В городе Бендиго и в Балларате. В обоих городах это небольшие смешанные общины, в которых есть и русскоязычные, и англоязычные люди. Именно поэтому большинство служб проходит на английском языке, как правило, поскольку большая часть людей англоязычная.

– А ведете службу Вы, батюшка, на английском языке?

– Да, службу я веду, то есть, если в нашем приходе служба идет 50 на 50, славянская и английская, то в тех приходах, в основном, идет только на английском, поскольку контингент людей – это русские, которые уже родились и выросли в Австралии. Или это смешанные приходы, где есть греки, сербы, македонцы, которые живут в этих городах. Эти две общины снимают для богослужения греческие церкви. И в том, и в другом городе есть греческие  церкви, но нет постоянных священников-греков. Вот это дает возможность арендовать там церковь на время богослужения раз в месяц. Я туда приезжаю, они арендуют эту греческую церковь и мы проводим в ней Божественную литургию, а после службы бывает общий обед, общаемся, ходим в гости друг другу. На праздники проводим небольшие концертики, на Рождество, на Пасху, их готовят дети. В нашем приходе в Мельбурне мы, соответственно, тоже на праздники проводим, но уже в больших масштабах, детские спектакли, елки рождественские. Но даже эти маленькие приходики стараются формировать небольшую приходскую жизнь, то есть не только приходить на службу, а как-то еще общаться между собой в другое время. Эти два небольших прихода появились в Бендиго и Балларате за последние 5-7 лет.

Естественно, всегда есть семья в приходе, которая является инициатором подобных вещей, и в общем-то на эту семью, как правило, священник может опереться, есть вот такие воцерковленные люди. Наши, особенно новоприехавший народ, в этом отношении не обладают организационным началом хорошим в отличие от старой эмиграции. Особенно в церковной жизни в этом плане довольно тяжело, а вот те люди, которые имеют опыт предыдущей церковной жизни и которые могут стать инициативной группой – это, конечно, большая находка. Вот в этих городах тоже есть по такой семье, которая держит приходскую жизнь под своим началом. Благодаря им, разные люди из этих городков подтягиваются на службу, узнают о существовании общины.

– Батюшка, мне помогает сейчас в работе над книгой Светлана Бран. И знаете, ощущение такого серьезного, глубокого, основательного человека. Я знаю, что она была у Вас и старостой, и в хоре поет. Вот не могли бы Вы о ней сказать несколько слов, поскольку она фактически очень серьезно помогает в работе над книгой.

– Я думаю, для Светы основной чертой ее характера являются  именно те качества, которые перечислили, – ответственность, ее серьезность. Наверно, я рискну предположить, прежде всего, потому что она сама из военной семьи и ее муж был военный, она много прожила в военных гарнизонах. Армия, в хорошем смысле, наложила организационно-дисциплинарную печать на ее характер, она долгое время жила в Германии в составе группы наших войск, потом по разным гарнизонам, то есть человек много в жизни испытал, прошел. Когда такой человек приходит в церковь, воцерковляется, я думаю, что он приносит с собой все эти лучшие качества, они и в духовной жизни тоже ему помогают сформировать внутреннюю дисциплину, поэтому в этом отношении она – мой очень хороший помощник.

Я знаю, всегда к ней можно обратиться и если ее о чем-то попросишь, она постарается сделать в рамках тех возможностей, которые у нее есть. К чему я это говорю. Вы, как военный, мне кажется, эту ноту можете отметить. Вот у нас есть еще один из наших прихожан, Игорь Жевелюк зовут, бывший офицер, служил на Северном флоте. Люди, которые прошли армию, которые потом воцерковляются, становятся членами прихода, они, как правило, для священника становятся опорой, потому что это такая школа, которая формирует всего человека, и в духовной жизни она ему очень помогает, на мой взгляд.

– Мой хороший товарищ Алексей Алексеевич Яковлев-Козырев, он духовно окормлялся в Лавре довольно долго, и у него был такой духовник, отец Моисей, который постоянно говорил ему такие слова: «Если армия и церковь объединятся, то Россия будет непобедима».

– Я помню, он такой старенький был.

– Да, отец Моисей, схимонах, он принял схиму с именем Моисей, Боголюбов его фамилия.

– Он был аспирантом у Флоренского.

– Он же был доктором технических наук в Бауманском. К слову об армии. Об армии можно довольно много говорить. У меня вопрос. Россия и Австралия далеко, ощущаете Вы в своем служении эту отдаленность, в том числе информационную?

– С появлением Интернета очень многое упростилось, и то расстояние, которое раньше казалось непреодолимым, стало во многом таким обозримым, то есть ты можешь представить, как и что.  Связь с друзьями, с близкими людьми, она гораздо углубилась и улучшилась. Но, с другой стороны, какая бы связь виртуальная не была налажена, как бы она хороша не была, мне кажется, что каждый священник, особенно священник из России, который не родился, не вырос здесь, он, на мой взгляд, не может не тосковать по той почве, которую он оставил в России. Но это мой сугубо личный взгляд.

В России ты всегда знаешь, что за духовным советом ты можешь обратиться к кому-то, кто старше и опытнее тебя, ты знаешь, что рядом с тобой всегда есть святыни, к которым ты можешь припасть своей душой и сердцем, что всегда есть места, куда ты можешь поехать и напитаться тем, чтобы дальше продолжать свою службу, свою деятельность. Здесь в этом отношении очень тяжело, очень всего этого не хватает. Я думаю, что это одна из самых больших проблем. Может быть, если бы мы родились и выросли в Автстралии, как священники из Русской Зарубежной Церкви, для которых эта земля родная, для которых это общение вполне естественно и для которых режим церковной жизни абсолютно органичен, может быть, мы бы этих трудностей не испытывали. Но когда ты пожил в России, особенно, когда ты пожил рядом с Троице-Сергиевой Лаврой, я жил в Сергиевом Посаде, я остаюсь жителем этого города.

– Духовный центр России.

– Когда ты постоянно помнишь об этом, естественно, ты не можешь не тосковать об этом, и понимать, что ты со своими немощами, со своими слабостями, со своей неопытностью тебе все время приходится принимать какие-то решения и быть ведущим в каких-то вещах, которые бывают часто тяжелы тебе. Ты знаешь, если бы ты был в России, ты бы мог эту тяжесть как-то разделить, ты бы мог получить поддержку. А здесь такой поддержки нет. Поэтому, мне кажется, здесь вдвойне тяжелее для священников.

– Батюшка, монастырь в Бомбале, какое-то общение у Вас существует?

– Да, конечно. У нас общение есть, и я стараюсь по мере возможности бывать в Бомбале. В последний раз был там год назад, но, правда, отца Алексея не застал, он был в России. Мы приехалм с моим другом из Новой Зеландии, я специально его привез туда показать этот монастырь. До этого, много лет назад, когда я начинал, я несколько лет подряд ездил туда, познакомился с отцом Алексеем, мы общались с ним. Конечно, эта связь есть. Все равно ощущение точечности присутствия православных очагов, оно не может не сказываться. В России тебя питает почва, в России тебя питает атмосфера, даже как бы мы не ругались, не сетовали на эту глобализацию, которая накрывает и Россию, и Европу, и так далее. Говоря про Россию, то есть о тех традициях, которые у нас укоренены на уровне подсознания, на уровне языка, на уровне какого-то быта, они все равно у нас будут существовать еще долго. Но даже если будут какие-то условия, а все-таки мы верим, что духовное возрождение продолжается, и шаг за шагом все равно оно становится глубже и интенсивнее по сравнению, например, с предыдущим десятилетием. Здесь в Австралии эти вещи носят точечный характер в отличие от России, где есть почва, где все это разлито в воздухе, где это присутствие чувствуешь на уровне кожи.

– Безусловно, нужна некая компенсация. Человек, который своего рода духовный донор, а это каждый священник, сам, конечно, должен получать поддержку. Вы говорили, что были на Святой горе Афон.

– Для моего случая, для тех людей, которые выросли, сформировались в России и получили какое-то церковное воспитание, и начали служение, этот момент остается актуальным до конца жизни любого человека, любого священника за границей. Для тех людей, которые родились и выросли здесь. Я могу говорить только за себя и, наверное, за мое поколение, которое здесь живет в Австралии. Дерзну так сказать.

– Еще есть Снежная река, недалеко от Бомбалы относительно. Там женский монастырь находится.

– Да, там матушка Анна. Да, конечно, все это в Австралии есть. Я часто езжу в Новую Зеландию по приходским делам, есть идея открыть еще один приход.

Новая Зеландия очень похожа на Австралию во всех параметрах ситуации, но там нет монастырей, там нет таких очагов. И я вижу, как людям там трудно. Мне приходилось 2 года подряд ездить служить в Гонконг, Женьшень, Гуанжоу. Я вижу, насколько мы в этом отношении в Австралии находимся в более выигрышном положении по милости Божьей. У нас есть то, чего в других местах нет даже близко. Но человеческая душа всегда сравнивает с какими-то такими вершинами. Даже живя здесь, ты все равно думаешь о Лавре, о Москве, об Оптиной, о Сарове. Но, конечно, наше положение по сравнению с другими странами в этом плане гораздо лучше, гораздо выгоднее, потому что у нас есть то, чего нет в других местах.

– Батюшка, вот ваша последняя, собственно, она единственная поездка на Святую гору Афон. Что Вы вынесли оттуда? О чем мыслится Вам сейчас после этой поездки?

– Я ничего нового не скажу. Каждый человек, который приезжает на Афон и возвращается с него, становится немножко другим человеком, мирянин или священнослужитель. Я не готов сейчас сказать, поскольку это как зерна, которые набросаны, и они только-только начинают прорастать. Я мысленно постоянно сейчас возвращаюсь, мне надо осмыслить это. У меня поездка была очень интенсивная: каждый день по новому монастырю, ночевка в одном монастыре, потом в другом, потом в третьем. И только сейчас я пытаюсь немножко вспоминать, может попытаюсь описать, потому что это лучшая форма для собирания мыслей, когда ты начинаешь писать, то как бы корректируешь, всоминаешь и описываешь.

– Батюшка, сейчас насколько большой круг проблем, с которыми Вы сталкиваетесь в своей работе в настоящее время, как Вы их решаете?

– У каждого священника круг проблем состоит из двух частей, то есть это материальное состояние прихода, его финансовое положение и второе – это душепопечение, отношение с людьми и отношение к людям, отношение людей между собой в приходе. То, что священнику приходится в этих совсем непохожих ролях все время находиться, это довольно сложно бывает. Тебе надо думать о материальной ситуации, особенно здесь, за границей, положение такое, что все приходы находятся на самоокупаемости: сколько люди пожертвовали, столько денег у нас есть, то есть ни государство, ни Москва не помогают приходам, общинам. Все приходы, что могут поднять, то они и делают.

Первые годы было очень тяжело, потому что каждый месяц нужно было думать, чем платить аренду, аренду дома, аренду храма, оплата счетов и так далее. Это было очень трудное время, какой-то невроз такой все время присутствовал: сможем ли в следующем месяце заплатить, какой у нас будет конец года, что-нибудь останется в остатке, сможем ли мы потратить деньги на что-то еще, например, на покупку книжек для библиотеки или на покупку утвари какой-то, потому что долгое время мы не могли себе утварь купить, ни закупку какую-то крупную сделать книг, еще чего-то.

Потом постепенно стало все более-менее налаживаться, мы уже можем что-то планировать, например, потратить деньги на детскую школу, на какие-то другие вещи. Сейчас перед нами стоит вопрос реконструкции помещения, которое мы купили, чтобы оно стало удобнее для богослужения. Пока еще есть сложности с его перестройкой, мы не можем получить разрешение от районного совета, но мы склоняемся к тому, что надо делать внутреннюю реконструкцию, то есть сделать помещение более приспособленным, расширить внутреннее пространство. Это первоочередная задача, которая перед нами стоит, - организация строительных работ.

А вторая, как мне кажется, задача для каждого священника, когда он немножко поднимет голову вверх от материальных проблем, и это главная задача, - построение общины. Чтобы это была община людей, которые сплочены вокруг церкви, вокруг Христа, вокруг литургии. Общность людей, которые бы не просто приходили в церковь и уходили из нее, а чтобы между ними налаживались связи, чтобы люди поддерживали друг друга, чтобы интересовались жизнью друг друга, чтобы молодежь между собой дружила.

В этом направлении, конечно, с молодежью полегче, поскольку она более легкая на подъем. Поэтому мы стараемся все праздники проводить вместе, организовывать какие-то вылазки, выезды. Раз в год мы куда-то стараемся поехать вместе с молодежью, у которых есть маленькие дети, приходские праздники проводить вместе в церкви, у кого-то дома собраться на праздник. Я думаю, это главная задача: постепенно прийти к тому, чтобы люди между собой выстраивали связи, которые продолжались бы вне церкви, были не только в самом храме, но и вне храма, вот тогда это будет община, тогда люди будут чувствовать, что они не одиноки.

Проблема одиночества в эмиграции проблема номер один для каждого человека. Даже человек с семьей, даже если у него дети, давление окружающей среды, потеря привычных связей, удаленность от родных, друзей, она очень сильно давит. И чтобы люди могли почувствовать, что здесь формируется какая-то частичка их нового дома,  отношения между людьми, которые связаны не просто дружескими, родственными связями. Они связаны нечто большим, они все связаны с Христом. Я думаю, что это главная задача для любого священника. Вот такое двуединство, когда с одной стороны нужно думать о материальном устроении, без которого никуда не денешься, а с другой стороны нужно формировать общину.

Здесь же священник имеет как бы другую роль, наверное. То, что в России пока еще не везде есть, но я думаю, что мы в России к этому придем. Священник здесь должен стать другом тем людям, которые к нему приходят. То есть другом, который должен знать их дни рождения, должен знать проблемы их семьи, приезжать к ним в гости, вместе с ними справляться о жизни вне богослужебного времени, стараться быть близким, понятным. Тогда прихожане воспринимают священника.

– У нас часто существует дистанция между прихожанином и священником, ощущение того, что это люди совершенно другого мира, которым только можно стучать в случае крайней необходимости, когда у тебя что-то случилось, когда у тебя какое-то горе, болезнь. А в другие дни это как некий параллельный мир, с которым мы не пересекаемся.

Здесь, за границей эти миры должны пересекаться, только тогда может быть построена община. Это первое, что стало для моего опыта важным открытием, когда я приехал сюда. Надо сказать, что в этом отношении мне помог опыт Сербской церкви. Здесь есть один из священников, приход, которого находится недалеко от места, где я живу, его зовут отец Борислав, он заканчивал Московскую духовную семинарию в начале 1980-х годов, может, еще и поэтому он хорошо говорит по-русски. И он был одним из первых, кто встретил меня в Австралии, познакомил с сербской общиной, привез в сербский монастырь, куда теперь регулярно наша община, наш приход выезжает несколько раз в год. На Лазареву субботу мы традиционно всегда служим в сербском монастыре.

– Где он находится, сербский монастырь?

– Он находится, не доезжая Баларата, километров 80 от Мельбурна. У нас с ними очень хорошие связи, там находится православное кладбище, где наши многие прихожане уже похоронены. Они покупают землю для могилы в сербском монастыре, у нас даже маленькая секция нашего прихода там уже есть. Я хочу сказать, что когда я увидел сербских священников, у которых вот этот момент дружеских отношений с прихожанами развит очень глубоко и хорошо, исторически, это стало для меня открытием. Вспоминая их историю, я понимаю, что, когда страна находилась под оккупацией, под турецким игом, то священник для сербов, как для греков, наверное, как и для других народов, которые были для македонцев православными, был некто больше, чем просто человек, к которому приходят на богослужение или по каким-то нуждам, или когда кто-то болеет и нужно причастить, или просто нужно навестить.

Это я увидел в традиции сербской церкви. Священники очень близко дружат с прихожанами. Вот этот момент я понял. Я увидел, что, находясь за границей, без подобных отношений нельзя построить общину, ты должен стать другом тех людей, которые к тебе приходят. Конечно, это очень трудно, естественно. Люди все разные и не всегда сил хватает и возможностей, внутреннего опыта и какого-то особого понимания вещей, по крайней мере, но ты знаешь, что такая задача перед тобой стоит и ее нужно решать.

 

Беседовал Вадим Арефьев

 

Приложение к беседе

 

Протоиерей Игорь Филяновский,

настоятель прихода Святой Троицы

 Московского Патриархата

 г. Мельбурна

 

 

Две встречи

(памяти Нины Михайловны  Максимовой-Кристесен 1911-2001)

 

 

 

 

 

После моего назначения настоятелем Свято-Троицкого прихода города Мельбурна, незадолго до нашего отлета, ко мне в руки попала русская версия журнала «Geo». Кто-то из наших сергиево-посадских друзей, зная о предстоящем отъезде, специально принес на несколько дней номер, целиком посвященный Австралии.

 

Традиционный набор познавательных материалов о жизни и истории пятого континента, как водится, был густо сдобрен «глянцевой» зеленью тропических лесов и приторной фото-голубизной морских просторов. Но  меня  в этой  журнальной мозаике сразу заинтересовало несколько статей о жизни и истории австралийской русской общины.

 

Там я впервые и прочел о Нине Михайловне Кристесен. Основатель первого Русского отделения в Австралии, научного журнала по славистике, литературного конкурса и издательства при Мельбурнском университете. В общем, эпоха в культурной  жизни «русской Австралии». Но  при всем этом  увесистом списке заслуг, который вызывает законное уважение к человеку, им удостоенному, в этой небольшой заметке мне сразу  почувствовалось живое дыхание личного отношения незнакомого автора к Нине Михайловне. Было видно, что  корреспондент был увлечен своим героем не только как ученым или организатором, но как человеком, которого при общении нельзя не полюбить.

 

 Подумалось: «Интересно, удастся ли  мне с ней познакомиться?».

 

Имя Нины Михайловны прозвучало уже в первые часы нашего пребывания в Мельбурне. Секретарь нашего прихода, Марина Толмачева, встретив нас в аэропорту, повела  машину в сереющей мгле раннего австралийского зимнего утра через Мельбурнский университет. Она это сделала намеренно, чтобы показать нашу церковь, где мне предстояло служить. В разговоре выяснилось, что Марина выпускница русского отделения этого университета.

-Так Вы должны знать Нину Кристесен?

-Конечно, она же мой университетский педагог. Хотите с ней познакомиться? Правда, сейчас у нее тяжело болеет муж и она не может его надолго оставлять. Да и сама она уже пожилой человек. Но моя мама, Галина Игнатьевна Кучина, у них периодически бывает. Как будет удобный случай, мы обязательно к ней поедем. Она живет в Элтаме. Когда-то, в мои университетские годы, мы называли этот район австралийским Переделкино. Там до сих пор живет много людей, связанных с искусством. Кстати, Нина Михайловна  и Клем были соседями Алана Маршалла.

 

  В тот момент имя австралийского классика говорило мне больше,  чем имена Нины Михайловны и  ее мужа. Уже позднее я узнал, что Клем Кристесен был основателем одного из первых австралийских литературных журналов, автором множества стихов и эссе, весьма  заметной фигурой в австралийской литературе второй половины ушедшего столетия.

 

Прошло несколько месяцев, наполненных временем нашего вживания в реалии непривычного уклада жизни и приходского служения на новом месте. И вот, когда калейдоскоп  первых впечатлений стал постепенно укладываться в  примерную картину нашего предстоящего бытия в Австралии, позвонила Марина и сообщила, что Нина Михайловна готова принять нас у себя дома.

К сожалению, - прибавила Марина,- мы не сможем с ней долго пообщаться, так как Клем требует ее постоянного внимания.

 

            По мере приближения Элтаму островки зелени за окном машины все более приобретали черты нетронутой природы. Марина и ее мама наперебой делились воспоминаниями о той поре, когда щедрый дом Нины Михайловны был полон студентами. О царившей там непринужденной атмосфере, о заезжих русских знаменитостях, которые иногда у нее же и останавливались.

 

«Иду, иду!» - послышался приветливый и, как мне тогда показалось, хлопотливый голос хозяйки дома. Открылась дверь  и войдя на веранду, где среди старой мебели стояло несколько картин, которые я не успел разглядеть, через темный и гулкий коридор, мы вошли в небольшую комнату. Тяжелые  книжные полки до лепного потолка, викторианский приземистый стол,  легкий запах утреннего кофе из забытой на углу стола чашки.

 Когда мои глаза привыкли к притушенному  кремовыми шторами свету,  я стал украдкой рассматривать Нину Михайловну. Небольшого роста, с короткой седой стрижкой и мягким округлым лицом. Из-под очков лучился усталый, но приветливый взгляд. Она мне показалось похожей  на пожилую  учительницу из российской глубинки. И в правду сказать, быстрая фигура Нина Михайловны никак взялась с чаемым обликом университетского мэтра. Воображение привычно рисует людей такого круга окруженными портретами бывших учеников и атмосферой воспоминаний об ушедшем. Но уже через несколько минут стало понятно, что расслабленная тишина, сдобренная  тягучим медом воспоминаний, не так уж часто гостит под крышей этого дома.  Заботы о больном муже и текущие обязательства настолько плотно обступили Нину Михайловну,  что, не смотря на ее преклонный возраст, каждый дневной час уже заранее бывает расписан.

Но сейчас было время для нас. Мы сели в гостиной за накрытый для чая стол и плавающий разговор постепенно вошел в то русло, которое я  уже предвкушал по дороге в Элтам. Нина Михайловна неторопливо стала отвечать на наши вопросы. Это были рассказы о церковной жизни Харбина ее детства, о мытарствах семьи после приезда перед войной в Австралию.  О  том, как было создано русское отделение в Мельбурнском университет, о  поездках Нины Михайловны в Россию. О встречах с А.Керенским, К.Чуковским, С.Рихтером, А.Солженицыным, М.Ростроповичем. О ее  работе в Оксфорде с И.Берлиным и С.Оболенским.  О приездах писателей из Советского Союза в Австралию в годы расцвета русского отделения.

У нее  был замечательный русский язык и речь текла неторопливо, с ровными или, как я для себя отметил,  «мирными» интонациями. Это был язык, отразивший в себе одновременно простоту и аристократизм  той уже легендарной эпохи, когда люди не смотрели в разговоре каждые пять минут на часы и не вздрагивали от принятых на телефон сообщений. Они умели слушать друг друга и не утомлялись писать длинные письма. В России мы отвыкли от этой музыки речи и роскоши общения, Да и, похоже, уже смирились с ржавчиной вульгаризмов и  навязчивых иноземных вкраплений в наш язык.

 

Изредка перебивая Нину Михайловну своими нетерпеливыми вопросами, мы постепенно заворожено умолкли. Ведь она была ныне редким типом рассказчика, который  вроде бы и свою  жизнь пересказывает, но, через почти незримое умаление личной роли в описываемых событиях, дает слушателю прикоснуться к характерам разных людей, а в конечном итоге почувствовать  саму эпоху.

 

  Нина Михайловна отбежала на минутку в кухню  и с ее разрешения  я заглянул в одну из комнат, где в зябкой прохладе неотапливаемого помещения хранились номера факультетского журнала славистики за все годы его существования. Бледно-серые обложки десятков книжек со статьями на двух языках по самым широким темам языка и литературы. Целый ряд авторов из Австралии, Новой Зеландии, России, Америки и Европы.  Как  же ей удалось  из  факультетского начинания, каковых бывают десятки в самых разных университетах, выпестовать научный орган международного масштаба?

 

  Мы продолжили прерванный разговор, но уже было заметно, что Нина Михайловна устала, а впереди ее еще  ждет целый ворох забот. Перед уходом, она подарила мне несколько номеров журнала за разные годы. Мы попрощались и шагнули за порог ее дома, в густо наполненный птичьим гамом свежий воздух Элтама.

 

Потом были почти два года  общения по телефону. Большей частью по какому-нибудь поводу. Зная о ее загруженности и усталости, звонить  из праздного любопытства я просто  не решался.  Говорили о разном: о ее детстве, о встречах в Харбине со знаменитым миссионером митрополитом Нестором Анисимовым ( я тогда писал  о нем небольшой исследовательский очерк), о ее литературных пристрастиях, о нашем трагичном  зарубежном политическом церковном разделении, которое в ту пору  камнем давило на всякое искреннее православное сердце.

 

Вторая встреча была уже совсем другой. Я приехал с Мариной Толмачевой. Мы знали, что Нина Михайловна угасает. Она приняла нас в той же комнате. Похудевшая и осунувшаяся, она стала похожа на маленькую усталую птичку. Иногда ее взор загорался, как при первой встрече, но потом тень  неведомых  нам забот опять ложилась на ее чело. Поблагодарила за мои очерки, которые она направила к изданию отдельной книгой в Мельбурнский университет. Посоветовала не оставлять исследовательскую работу. И еще попросила помолиться, за нее и за ее мужа. Она явно торопилась успеть подвести итоги.

 

Мы старались улыбаться, неуклюже делая вид, что все идет своим чередом.  Нина Михайловна предложила чаю, но мы отказались. Как-то одновременно почувствовали, что не справедливо будет похищать то, уже короткое, время, что отпущено ей Богом на земле. Уходя, я бросил взгляд на пол веранды дома Нины Михайловны. Там, среди нескольких пылящихся картин, стояла копия знаменитой «Герники» П.Пикассо.  Взорванный мир Европы середины 20-го столетия, переданный через хаос фигур и красок. Вопль о том, что уже не будет возврата к той  - «допотопной», старой европейской жизни. 

«Наверное, это мой последний визит в  дом Нины Михайловны»,- подумал я тогда.

 

 А через несколько недель Господь забрал к Себе ее душу.

 

У каждого кто  знал Нину Кристесен в сердце остался свой образ этой удивительной женщины. Для меня Нина Михайловна была цельным и искренним человеком, в котором «не было ни лжи, ни раздвоения». Она несла свою подлинность и в чувствах и в словах. Не смотря на все трагические страницы биографии, она всегда  принимала  бытие как благо.

 

В наш расслабленный век Нина Михайловна стала свидетелем верности человека своему призванию. Для нее это были великий русский язык и русская культура,  с которыми она всю жизнь знакомила западный мир.