Власть и деревня

23.12.2010 11:49 Общинник
Печать
Рейтинг пользователей: / 0
ХудшийЛучший 

alt

Посвящается светлой памяти Тимофея Степановича Шаморина, русского крестьянина, уроженца тверской деревни Гоголино, по доносу арестованного в 1942 году и бесследно сгинувшего в бездне сталинских лагерей. 

 

  В февральском номере газеты «Тверской собор» была опубликована статья экономиста Л.Г.Остренкова «Выведет ли село из кризисного состояния национальный проект ?». Содержательная статья и тема актуальная. Однако, при всех достоинствах материала,  выводы автора представляются небесспорными и вызывают некоторое сомнение.                 С добросовестной простодушностью экономист как бы взывает к современной российской власти, обращается к ней с убедительными советами, наставляет её к решительным действиям : «…государством должны быть предприняты…», «Необходимо, чтобы ‹…›вся правящая элита наконец-то осознала…», «На осуществление масштабной программы возрождения села должны быть направлены мощные государственные ресурсы»…  Подобно философу Сократу, полагавшему, что люди поступают дурно и неправильно лишь по неведению,  автор, вероятно, искренне надеется, будто достаточно сообщить власть имущим, что следует делать – раскрыть им, так сказать, глаза, – и они, власть имущие, прозрев, тотчас примутся за дело, начнут «выводить село из кризисного состояния». Однако возникает сомнение :

а нужно ли власти это ?

   Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо хотя бы в общих чертах рассмотреть историю отношений власти и деревни в России, и постараться понять направленность политики нынешней российской элиты, которая действует исходя из внутренней логики исторического процесса, начавшегося отнюдь не вчера. Кончено, это вряд ли поможет угасающей русской деревне, но всё же, думается,  избавит нас от бесплодных надежд на волю тех, «кто стоит у руля нашего государства». Это позволит не тратить напрасно время на увещевание власть имущих, и задуматься, что же делать нам – самим.      

 

И овцы целы, и волки сыты

 Вместо предисловия :По окончании Отечественной войны императором Александром Iбыл подписан Манифест «Об избавлении державы Российской от нашествия галлов и с ними двунадесяти язык». Документ был обнародован 30 августа 1814 года. В связи с победой манифест возвещал о даровании имущим и привилегированным сословиям – дворянству, духовенству, купечеству – всякого рода наград. Однако тщетными оказались надежды рядовых ополченцев – крепостных крестьян – на обещанную им «волю» как награду за подвиг в Великой войне. В торжественном обращении верховной власти к народу о крестьянстве было сказано коротко : «Крестьяне, верный наш народ – да получит мзду свою от Бога».       

   Ещё задолго до отмены крепостного права в Росси сложились такие общественные отношения, исходя из которых в среде вельможного меньшинства утвердились соответствующие взгляды на подвластное население – крестьянское в подавляющем большинстве своём. В лучшем случае малочисленное господство, самые великодушные из них, взирали на сельское простонародье как на «братьев меньших», в общей же массе мнений крестьянство было для благородного сословия лишь «дойной коровкой», «серой скотинкой», которую нужно было пасти и по временам стричь. Веками крепостная деревня служила едва ли не единственным источником доходов дворянства и царской семьи. Вся искусственная громада изощрённой роскоши и утончённой городской культуры возникла и процветала в России на счёт сермяжного крестьянства, терпеливо отдававшего на благо прогресса плоды своего нехитрого, но тяжкого труда. Помниться,  в поэме А.С.Пушкина «Евгений Онегин» есть такие строки : «…За лес и сало возят нам,/ Всё, что в Париже вкус голодный,/ Полезный промысел избрав,/ Изобретает для забав,/ Для роскоши, для неги модной…»

   Однако к середине XIXвека одного «леса и сала» стало не достаточно для удовлетворения «естественно» растущих потребностей имущей российской элиты. Натуральный продукт не мог больше обеспечивать господское благосостояние. Сколько бы не выколачивали из русской деревни этого продукта, дохода от него всё равно не хватало на приобретения заграничных товаров, которые в то время становились уже промышленными. К тому же Россия, окончательно вовлечённая в орбиту европейской экономики, сама стояла на пороге хозяйственных перемен – молодой отечественный капитал набирал силу. Середина XIXвека ознаменовалась возникновением в России множества промышленных концессий и коммерческих предприятий, ростом числа мануфактур и фабрик. Развивающийся российский промышленный капитализм теперь остро нуждался в рабочих руках и сырье, причём в рабочих руках особенно, ибо без них не возможно было добыть и сырьё. Но где было взять необходимое количество рабочих в стране с преобладающим крестьянским населением, которое по крепостному праву было несвободно отлучиться от земледелия? Новые хозяйственные отношения вынуждали властную элиту менять многовековой общественный уклад. Так назревала Великая реформа…

   Российский император Александр IIраскрепостил подневольную русскую деревню скорее в силу неумолимых исторических обстоятельств, нежели по велению собственной души. Речь, произнесённая  Александром IIперед московскими губернскими и уездными предводителями дворянства незадолго до отмены крепостного права, содержала такие высказывания : «Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам. Это несправедливо, и вы можете сказать это всем направо и налево…». Тем не менее, не смотря на возражения консервативной части дворянства, которое по причине скорой потери дармовой рабсилы было обеспокоено своим будущим,               19 февраля 1861 года царь подписал Манифест об освобождении крестьян. «Вы убедитесь, – заявил он на заседании Государственного совета, – что всё, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, – сделано !».

    Кампания по освобождению крестьянства от крепостной кабалы проводилась правительством под девизом : «Ни копейки из государственной казны». Все тяготы по финансированию реформы были возложены на тощий хребет русской деревни. Теперь крестьянин обязан был выкупать землю, на которой он извечно работал, и на доходы с которой всю жизнь жуировал вчерашний его господин – помещик. По существу, это был выкуп за свободу; впрочем, свобода без земли для крестьянина была не такой уж и большой ценностью. Государство выступало здесь в роли ростовщика : крестьяне должны были выплачивать 49 лет по 6 % от предоставленной им ссуды ежегодно. Таким образом, государство за их счёт расплачивалось с помещиками и получало к тому же немалую прибыль, так как за полвека крестьянам пришлось бы внести в банк три предоставленные им ссуды, а все проценты сверх того, что отдавалось помещику, государство забирало себе. Выкупная операция нисколько не уменьшала выгод помещиков, не ухудшала она и финансового положения государства. У многих современников реформы сложилось убеждение, что крестьян попросту ограбили.

   Конечно, государственная власть обязана была избавить деревню от пут крепостного рабства. Реформа должна была состояться – но таким ли образом ?

 

Схождение с круга

   Реформа 1861 года привела к катастрофическому обезземеливанию русских крестьян. По закону каждого крестьянина должны были наделить таким количеством земли, каким он пользовался при «крепости». Однако в Редакционные комиссии, решавшие поземельные вопросы, помещики подавали заниженные данные о размерах используемых крестьянами наделов. В результате площадь обрабатываемой крестьянами земли  в 27 из 36 губерний сократилась в среднем на 20% (в некоторых губерниях на 30 %), притом, что и эти сильно урезанные наделы поселяне должны были выкупать. Отныне русское крестьянство станет испытывать постоянный и мучительный «земельный голод», год от года будет происходить обнищание тысяч людей, неразрешённость земельного вопроса превратиться в истинное проклятие для страны.

   И до Великой реформы русская деревня терпела немало лиха от властных верхов. (Нельзя сказать, что терпела безропотно : бунты и волнения были нередким способом решения конфликтов между властью и народом; только в 1848 году полиция зарегистрировала более 70-ти «случаев неповиновения крестьян»). Однако прежде напасти почти не касались глубинных основ деревенского мира, ядро крестьянского мировоззрения оставалось цельным и нетронутым. В результате реформы 1861 года действия власть имущих поколебали устои самобытного организма крестьянской общества. Произошло «оказёнивание» сельской общины, которая по закону ограничивалась в своих правах : теперь она могла заниматься лишь хозяйственным устроением, а все административные функции переходили в руки поставленных над деревенскими «мирами» волостных старшин, являвшихся на деле представителями официальной власти. Это парализовало крестьянское самоуправление. Реформа нанесла удар по принципу общинной собственности, разрешив отдельным домохозяевам выдел земли в постоянное личное пользование, что на практике привело к разрушению всей системы распределения земли. В ходе преобразований власти предприняли грубое вмешательство в саму организацию сельского схода. Приговор мира, согласно новому закону, считался действительным, если за него высказывалось не менее 2/3 голосов. Введение голосования нарушало старый обычай согласия всех членов схода. Допущение решающего значения большинству голосов вносило раздор в традиционные убеждения общинников, обостряя конфликты между ними. Вследствие Великой реформы крестьянина постепенно приучили расценивать землю как «товар», видеть в ней лишь «средство производства». Для русского крестьянства, не знавшего прежде  даже понятия «собственность на землю», испокон веков верившего, что земля ничья – «Богова», что землю можно только обрабатывать, но не владеть ею, всё это означало разрушение традиционного мировоззрения и подмена  его новыми буржуазными «идеалами». Великая реформа возмутила само естество народного духа и выпустила из потаённых глубин народной души дремавшие до той поры стихийные силы стяжательства, корысти, стремления к наживе. Уже в скором времени это привело к невиданному имущественному расслоению деревенского общества с последующим разорением значительного большинства крестьян.     

    Таким образом, государство произвольно изменило не только лишь форму общественных отношений, но и попыталось преобразовать на новый лад саму сущность душевного уклада русского простонародья. Отныне русская деревня,  веками жившая по заведённому издревле порядку, сорвалась с привычного круга жизни и волею внешних сил устремилась по кривой гибельного пути навязанных преобразований…    

   От реформ получило безусловную и неоспоримую выгоду только государство. Оно стало более сильным, получив колоссальный резерв дешёвой рабочей силы из обнищавших крестьян, что давало возможность быстрого промышленного развития, а в последствии – и гарантию стабильных финансов. Всё это было тем более необходимым, поскольку на историческую арену выходил уже новый господский тип –  Его величество российский буржуа.

   К слову сказать, известный немецкий экономист, социолог и философ Вернер Зомбарт в своей исследовательской монографии «Буржуа. Этюды по истории духовного развития современного экономического человека», изданной в 1913 году, не без оснований заметил : «Весьма часто только инициатива государя и давала толчок к расцвету капиталистической субстанции».

   В конце XIXвека происходил ускоряющийся процесс капитализации русской деревни. В 1882 году правительством был учреждён Крестьянский поземельный банк, при открытии которого было заявлено, что его целью является содействие обеспечению землёй малоземельных и безземельных крестьян. Однако вскоре банковский капитал потерял к этим клиентам всякий интерес. С 1885 года основными заёмщиками банка становятся наиболее зажиточная часть деревни – «хозяйственные мужички», в большинстве своём разбогатевшие на стыке сельского хозяйства и торговых спекуляций. Стихийно и с помощью банка началось усиленное перераспределение земли в пользу оборотистых «предпринимателей от сохи» и помещиков-латифундистов, сумевших не растеряться в новых экономических условиях.

   Одновременно с начавшимся упадком деревни, стал набирать силу отток малоземельного и неимущего крестьянства в промышленные центры, в первую очередь в города. Заводы и фабрики, рудники и стройки  поглощали всю рабочую силу, отторгнутую от сельского хозяйства. «Естественный» процесс урбанизации требовал «человеческого топлива». В аграрной стране источником подобной энергии для растущей городской цивилизации могла быть только деревня.      

   О серьёзных переменах, происходивших в конце XIXвека в экономике России, свидетельствовал бурный рост городского населения. По данным переписи 1897 года, в городах проживало более 17.000.000 человек, или примерно 13% всего населения империи. По сравнению с 60-ми годами XIXвека городское население выросло в 2 раза.

   Так потрясённая«Великой» реформой русская деревня стала поставщиком дешёвой рабочей силы для развивающейся промышленности. Российские рабочие в то время оставались самыми низкооплачиваемыми в Европе. Такие условия чрезвычайно привлекали западноевропейскую буржуазию. В конце 1890-х годов в горнодобывающей, металлообрабатывающей и машиностроительной отраслях иностранные денежные вложения превышали российские. Всё это было очень выгодно государству. Но что это означало для судеб русского крестьянства, какими далёкими последствиями грозило это деревне ? Разрешение зловещего вопроса ожидалось ещё впереди…

   И всё же, не смотря на прилив копеечной рабсилы, промышленная цивилизация всё больше и больше нуждалась в создании широкого слоя наёмных рабочих, а традиционно общинный уклад деревенского мира не давал «пустить по миру» самых бедных земледельцев и оставался серьёзным препятствием на пути пролетаризации деревни. Однако крестьянская община постепенно сдавала свои позиции под давлением набирающих силу капиталистических отношений в российском обществе. На рубеже веков, встревоженная сокрушительным натиском посторонних и своих хищников, безоружная русская деревня стала укреплять общину, противопоставив её коллективную силу надвигающемуся окончательному разорению.  

 

Быдло империализма

   «Уничтожьте общину !» – призывали в мае 1906 года дворяне председателя совета министров П.А.Столыпина, одного из зачинателей новой аграрной реформы, названной впоследствии по его фамилии – «столыпинской». Сам Столыпин всецело сочувствовал  этому призыву и сделал разрушение общины первоочередной задачей своих преобразований. Не зная толком русскую деревню, он взялся корёжить её на свой лад. Главным же правительственным теоретиком по землеустройству был едва говоривший по-русски датчанин Андрей Кофод.

   В то время во властных и влиятельных кругах российского общества, обеспокоенных размахом первой русской революции, во всю обсуждался вопрос о судьбе сельской общины в России. Консерваторы и национальные оборонцы,  утверждали, что сельская община являет собою идеальную форму организации крестьянской жизни, что уничтожение общины приведёт не только к расстройству хозяйственного уклада деревни, но и к разрушению вековых устоев  нравственности, которые могут сохраняться только в условиях патриархальной общинной деревни. Либералы же и проповедники неограниченной свободы «буржуазного духа» провозглашали, что смертельное разложение деревенской общины есть истинное благо для прогрессивного развития России. Справедливости ради надо заметить, что царское правительство до некоторых пор оставалось сторонником сохранения общины. Однако, ради всё той же справедливости следует уточнить, что свою выгоду от общинного уклада самодержавная власть усматривала в круговой поруке, которой был связан крестьянский мир и благодаря которой упрощался сбор податей и взыскание недоимок, а также легче было привлечь простонародье к исполнению различных трудовых повинностей. Впрочем, накануне столыпинской аграрной реформы это обстоятельство было устранено : законом от 12 марта 1903 года круговая порука крестьян в уплате государственных и мирских сборов была отменена. 

   Все эти споры и противоречия во властных верхах, вся эта полемика по важнейшему для аграрной страны вопросу носила, скорее, теоретический характер. В практическом же отношении русская деревня была уже обречена, ибо само общество, сама Россия, равно как и весь цивилизованный мир, очертя голову неслись уже в «индустриальное будущее», которого основою должны были стать исключительно рыночные отношения, несовместимые с отношениями общинно-крестьянскими.  

   Здесь уместно ещё процитировать Вернера Зомбарата: «Можно было бы прийти к мысли рассматривать все современные государства как гигантские капиталистические предприятия с тех пор, как их стремления всё более и более обращаются на «приобретение», т.е., говоря точно, на добывание золота и денег… Здесь я скорее хочу указать на то, что к носителям современного капиталистического предпринимательского духа принадлежат даже государи и их чиновники, что они занимают значительное место среди первых представителей современного хозяйственного образа мыслей».

   Рыночные отношения не считались с традиционной патриархальностью деревни, голый чистоган, каптал низводили нравственность, религиозность до уровня городского обезличенного множества, разрушали традиции и устоявшийся быт русской деревни. Начатая в России 9 ноября 1906 года столыпинская аграрная реформа стала по существу продолжением в череде попыток втиснуть «отсталую» патриархальную деревню в рамки нового экономического «формата» –  посулами и пинками, «кнутом и пряником», правдами и неправдами…           

   Основные цели преобразований состояли в разрушении общины и создании устойчивого слоя крестьян-собственников в лице хуторян и отрубников. По предположениям главных сочинителей реформы в будущем большая часть земельных угодий сельскохозяйственного назначения должна была сосредоточиться в руках «крепких хозяев», на которых правительство рассчитывало опереться. Столыпин говорил, что таким образом он хочет «вбить клин» в общину, нарушить единство крестьянского мира. После этого предполагалось разбить уже весь деревенский надел по западноевропейскому образцу на отруба и хутора. Последние считались идеальной формой, ибо крестьянам, расселённым по хуторам, очень трудно было бы сопротивляться активным «экспериментам» власти.

   Теперь уже властная российская элита окончательно утвердилась во взгляде на сельское хозяйство как на гигантское аграрное предприятие государственного масштаба – разумеется, коммерческое по своей сути. С этой точки зрения количество рабочих человеко-единиц должно оставаться в аграрном секторе экономики ровно столько, сколько было бы необходимо для рентабельного производства натурального продукта.    В деревне не должно было остаться «лишних» людей. Лишний «человеческий материал» необходимо было удалитьиз деревни и стимулировать его «добровольный» отток в иные отрасли государственного хозяйства или в удалённые от густонаселённого центра России регионы (например, в Сибирь). Таким образом, Столыпин надеялся решить аграрный вопрос путём постепенного преобразования крестьянского меньшинства в фермеров и столь же постепенного обезземеливания и вымывания из деревни остальной крестьянской массы. Конечно, тогда никто публично не объявлял задачи реформы с такой циничной прямолинейностью. Однако логика развития выбранного  властью исторического пути неумолимо диктовала и последовательность действий в отношении народа, который в значительном большинстве своём всё ещё оставался крестьянским. Впрочем, пагубность подобных преобразований для русского крестьянства понимали в то время многие глубоко и прозорливо мыслящие люди России… 26 июля 1907 года Л.Н.Толстой отправил письмо П.А.Столыпину, в которомговорилось: «Дорога, по которой Вы, к сожалению, идёте, – дорога злых дел, дурной славы и, главное, греха».

   Создать узкий, но крепкий слой преуспевающих частных фермеров и самостоятельных предпринимателей-землевладельцев в Российской империи так и не удалось. Порывать с  «миром» крестьяне не спешили прежде всего по причинам практическим, потому выделившихся из общины и переселившихся на хутора было совсем немного. Вопреки распространённой сегодня легенде о «богатых крестьянах-единоличниках», из общины выходила в основном беднота, большинство крестьян, в том числе и зажиточных, не выражало желания с ней расставаться. К тому же казённые Землеустроительные комиссии предпочитали не возиться с отдельными домохозяевами, а старались разбивать на отруба или хутора всё селение. Чтобы добиться от крестьянского общества согласия на такую разбивку, власти не редко прибегали к грубому насилию.

  Не задалась и купля-продажа сельхозугодий. В период столыпинской реформы крестьяне выкупили в частную (не путать с общинной) собственность всего лишь немногим более 1 % земель. Не произошло и  повышение крестьянской агрикультуры, чего ожидали всякого рода правительственные реформаторы, такие же «знатоки» сельского хозяйства как П.Столыпин и А.Кофод. Сами по себе хутора и отруба не обеспечивали подъём крестьянской агрикультуры, а преимущества их перед чересполосной системой хозяйства нигде в мире не доказаны и по сию пору. 

   В то же время в результате столыпинских нововведений русское крестьянство ещё более отчётливо разделилось на три категории : одни не выдерживали новых условий и, бросив землю, подвались в города, становились пролетариями; другие, скупив землю ушедших и увеличив свои владения до размеров небольшого имения, развивали собственное хозяйство за счёт использования наёмного труда батраков – ещё недавних своих односельчан-общинников, разорившихся ныне благодаря буржуазным экономическим преобразованиям; прочие же, а таковых в русской деревне оставалось большинство, по-прежнему тянули лямку старобытного крестьянина, единственной заботой которого была борьба за выживание.

   Итоги столыпинской аграрной реформы оказались более чем скромными с точки зрения пользы для деревни, но весьма значительными в отношении выгод государственной власти и бурно растущей капиталистической индустрии. Вымывание из деревни обезземеленного «лишнего» люда не просто продолжалось, но и набирало темпы – ещё не массово и не стремительно, но уже весьма заметно и целенаправленно. Вчерашние крестьяне подавались искать «лучшей доли» : батрачить на новоявленных сельских буржуа, лакействовать в домах городских господ, «ломаться» на всякого рода баржах и биржах, бурлачить на волоках для выгод торговых пароходств, мозолить руки на отупляющих фабрично-заводских работах, продавать за гроши собственное здоровье на рудниках и приисках… Ибо в новых условиях деревня уже не могла прокормить земледельца.

   В 1873 году художник И.Е.Репин написал знаменитую картину «Бурлаки на Волге». На  первом плане живописной композиции ярко и выразительно представлены нищие изгои – артель рабочих, которые вдоль берега широкой реки против течения тянут судно бичевой. Они, несомненно, и есть те самые «лишние» люди, в силу исторических перемен отлучённые от многотрудного, но благородного крестьянского труда и уже не принуждением крепостной неволи, но по договору «свободного» найма превращённые в тягловую скотину. В 1917 году И.Е.Репин написал новый вариант «Бурлаков» под названием «Быдло империализма», которое как нельзя лучше отражало глубокий смысл произведения. Однако к тому времени картину пора уже было опять переименовывать, так как империализм в России в жестокой борьбе уступил свои позиции социализму. Теперь русской деревне предстояли новыеиспытания. «Иных времён татары и монголы» грозили ей уже новымигом – дотоле невиданным. Вглядеться только попристальней в портретный лик вождя нахлынувшей на Русь орды социалистов, создателя в России первого в мире советского государства – едва ли не уверуешь в переселение душ, едва ли не узнаешь в его облике зловещие черты «нового Чингисхана».            

     

На семи ветрах

   «Разложение императорской России началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила процесс разложения. Нельзя даже сказать, что февральская революция свергла монархию в России, монархия в России сама пала, её никто не защищал, она не имела сторонников», – так написал о потрясениях 1917 года в России русский философ, очевидец известных драматических событий, Н.А.Бердяев в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма». Самодержавная власть в России исчезла, будто невзначай, так и не разрешив «проклятого» земельного вопроса, мучившего русскую деревню на протяжении многих десятилетий. Ещё незадолго до Первой мировой войны (1914-1918 гг.) к императору Николаю IIобратился один из ближайших сотрудников главы правительства Н.Н.Кутлер с проектом преодоления крестьянского малоземелья. Проект предполагал частичную конфискацию помещичьих земель в пользу крестьян с выплатой помещикам «справедливого вознаграждения». Пожалуй, это оставалось единственной возможностью улучшить положение деревни и в какой-то мере снять напряжение в обществе. Однако Николай IIотклонил  проект, начертав на его полях : «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной». Тем самым царь окончательно затянул узел, разрубить который смогли впоследствии только большевики. Такую возможность им предоставила в скором времени долгая и кровопролитная Первая мировая война, надорвавшая экономические и моральные силы России, приведшая огромную империю к угрозе гибельного распада.     

   Затем как в результате военных и политических неудач последний российский самодержец почёл «за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть» (из Манифеста об отречении Николая IIот престола 2 марта 1917 года), крестьяне, составлявшие большинство в русской армии, побросали винтовки и попросту разошлись по домам. Они возвращались в надежде, что наследовавшее самодержавию Временное правительство немедленно решит вопрос не только о мире, но – и главное – о земле. Однако временный орган очередной государственной власти держался тех же взглядов по острейшим вопросам народных нужд, что и самодержавие. Потому уже вскоре «временщиков» сменила в корне новая власть – Советская. Тотчас после Октябрьского переворота,  в ночь с 26 на 27 октября 1917 года 2-м Всероссийским съездом Советов был принят долгожданный «Декрет о земле», включавший общекрестьянский наказ, составленный на основании 242-х местных наказов : все помещичьи, царские, церковные, монастырские земли конфисковывались вместе с инвентарем и постройками и передавались крестьянским комитетам и Советам для распределения между крестьянами. Право частной собственности на землю отменялось декретом навсегда, отныне земля навечно и безвозмездно переходила в пользование тех, кто на ней работал. Деревня в подавляющем большинстве своём встретила постановление Советской власти с ликованием, ибо новый закон был созвучен глубочайшим убеждениям русского крестьянства : не тот хозяин земле, кто по ней бродит, а тот, кто по ней за сохой ходит (русская народная пословица). За воплощение этих вековых надежд и чаяний крестьянство, измождённое и обессиленное после трёх лет жесточайшей войны, готово было опять браться за оружие и по призыву новой, как многим тогда думалось, народной власти волей-неволей вступать в ряды Красной Армии. Нет, не за отвлечённые идеи марксистко-ленинских книжек не знавшие грамоты деревенские мужики обороняли Петроград, сражались в Поволжье и за Уралом,  под красными стягами штурмовали Перекоп и партизанили в Сибири… Деревня по-детски наивно поверили, что новая государственная власть отдаст, точнее, вернёт ей землю и наконец-то отстанет от неё – навсегда ! «…Пустая забава./ Одни разговоры./ Ну что же,/ Ну что же взяли взамен ?/ Пришли те же жулики,/ Те же воры,/ И в месте с революцией/ Всех взяли в плен…» (из поэмы С.А.Есенина «Страна негодяев»).   

   Действительно, после Октябрьской революции Советская власть хоть и не бескровно, но как могла справедливо разделила сельскохозяйственные угодья среди трудового крестьянства и восстановила уравнительно-общинное землепользование. Однако вместе с тем, практически одновременно, Советы, в которых уже безраздельно и повсеместно властвовали большевики, мёртвой хваткой вцепились в худосочный загривок и без того  обобранной деревни и принялись потрошить её скудные закрома для нужд Красной армии и городской промышленности. Это было вызвано «необходимостью»  проведения политики «военного коммунизма», спешно начатой в 1918 году. В отношении деревни это означало возобновление продразвёрстки – т.е. обязательной сдачи крестьянами государству по твердым ценам всех «излишков» хлеба. (Беспристрастия ради надо заметить, что печально известную продразвёрстку изобрели отнюдь не большевики. Практика почти принудительного изъятия продуктовых запасов у сельского населения существовала до них –  ещё в царской России, «по обстоятельствам военного времени». Другое дело, что Советская власть проводила политику продразвёрстки с небывалой беспощадностью, часто обрекая крестьян на голодную смерть). Созданная Военно-продовольственным бюро ВЦСПС так называемая Продармия совершала хищнические набеги и вылазки из промышленных городских центров в глубь сельской России и безжалостно выворачивала нутро крестьянских хозяйств. Профсоюзы, фабзавкомы, комбеды и продотряды – заготовительные, уборочно-заготовительные, уборочно-реквизиционные, – эти и другие вооружённые полчища саранчи всех видов и родов ополчились на обескровленную русскую деревню, при этом половину собранного хлеба получала пославшая отряд городская организация. С другой стороны (да лучше сказать сторон) измотанную поборами и Гражданской войной деревню трепали и терзали другие «власти» – противостоящие Советскому режиму, да часто и друг другу, всякого разбора и окраса армии : белые «законные» и чёрные «анархические», интервентские и национальные, самостийные и временно-подчинённые… Вся эта многолапая и саблезубая властная утроба, ненасытная, не желавшая ничего, кроме как повелевать на свой лад и манер, тянулась клещами к тощему мужичьему кадыку и осатанело требовала: «Хлеба !». Отчаявшись, крестьянство ответило на этот всевластный террор широчайшим разливом вооружённого повстанческого движения : вздыбленные уезды и волости Нечерноземья, всклокоченные хутора хлебородного русского юга, ощетинившиеся вилами и обрезами Зауралье и Сибирь, махновщина на Украине и антоновщина под Тамбовом… Но что могло сделать «лапотное воинство», разрозненное и стихийное, обременённое к тому же заботами о семьях и пашнях, против «железного могущества» Красной армады, победоносно уничтожившей под конец Гражданской войны не только своих военно-политических соперников, но и вообще всякую силу, способную ей противостоять. Последний очаг крестьянского сопротивления Советской власти уничтожили в 1924 году в юго-восточной Сибири – то был партизанский отряд крестьянина-казака И.Н.Соловьёва, застреленного подручными карателя А.Гайдара. Впрочем, это одинокое противостояние уже не имело практического смысла. Писатель В.А.Солоухин в своей книге «Солёное озеро», повествующей о трагической судьбе последних повстанцев, заметил справедливо : «Но я думаю, что если бы к Соловьеву примкнули тысячи, всё равно ничего бы не вышло. Вокруг было уже огромное государство, основанное на чудовищном и беспрекословном насилии».

   И всё же беспрестанное бурление крестьянского мира, его негодование – то скрытое, то явное, стало одной из важнейших причин, заставивших большевистскую власть перейти к Новой Экономической Политике. Принятый весной 1921 года 10-м съездом Рабоче-«крестьянской» партией большевиков НЭП заменил проклятую продразверстку гораздо более щадящим продналогом. Деревня вздохнула и кое-как распрямила хребет. Изменения были быстрыми и впечатляющими. К 1927 году сельское хозяйство превзошло уровень 1913 года – наивысшего по экономическим показателям в царской России. Национальный доход достиг предвоенного уровня. Однако власть лишь на время отпустила стальную узду, лишь на короткий срок дала деревне передышку.           В середине 1920-х годов в России среди прочих настенных агитационных и политических материалов  был растиражирован один примечательный плакат. На нём изображался маленький человек в простонародной крестьянской одёже. Миниатюрный крестьянин, несколько раздобревший и чуть повеселевший, свободно разгуливал перед гигантским личищем красноармейца-великана, который грозил мужичонке огромным пальцем и с кривой усмешкой зловеще пришептывал : «До времени пусть погуляет»…                   

 

ВКП (б) – Второе Крепостное Право (большевиков)

   Экономический рост в период НЭПа осуществлялся главным образом за счёт восстановления прежних предприятий. Однако введенный большевиками  НЭП не смог за несколько лет создать крупное машинное производство,  в первую очередь военную промышленность, которая могла бы обеспечить армию современной техникой. Тогда в 1925 году на XIVсъезде партии впервые появился лозунг – ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ. Предстояло строить новые заводы, фабрики, электростанции… требовались огромные капиталовложения. Но где было взять необходимые финансовые средства? Заграничные «буржуазные правительства» весьма неохотно давали в долг Советской России. Собственные же финансовые возможности у страны советов были крайне ограничены. Постоянная нехватка средств на нужды индустриализации заставила большевистское правительство пойти на крайние меры – музеи, храмы, мечети и соборы были решительно ограблены, но денег было недостаточно. Продавали сырьё, но всё равно денег требовалось ещё больше, тем более, что для добычи нефти и других полезных ископаемых не хватало того же промышленного оборудования и  рабочих рук. Тогда главарю ВКП (б) властодержцу И.В.Сталину пришла идея, которую потом партийные подхалимы многие годы будут называть гениальной.

   28 мая 1928 года в Москве в актовом зале Института Красной Профессуры Сталин прочитал доклад, основной вопрос которого состоял в следующем : что нужно делать, чтобы советская власть получила от крестьян больше хлеба и по возможности даром ? Иначе говоря : существуют ли возможности и пути превратить крестьянина, свободного труженика на частном наделе, в крестьянина – производителя на государственной земле. Слушателям доклада запомнились слова Сталина : «От того, как мы разрешим проблему хлеба, зависит не только судьба советской власти, но и мировой революции. Ведь мировая революция может питаться только советским хлебом…».

      По плану Сталина и его ближайшего окружения, которые осуществлял нарком земледелия СССР Я.А.Яковлев (настоящая фамилия Эпштейн, расстрелян в 1938 году), личные крестьянские хозяйства, укрепившиеся за время НЭПа, должны были исчезнуть. Им на смену планировались коллективные и советские хозяйства – знаменитые колхозы и совхозы.  Очень скоро прежние «вольности» НЭПа были решительно отменены и забыты. Уничтожив частный сектор, Советская власть резко взяла курс на индустриализацию жёстко централизованной экономики. При этом основное бремя ложилось на крестьян, которых обязали обеспечивать  рабочих продовольствием, а предприятия – сырьём. Зимой 1927–1928 года на нужды индустриализации возобновилось насильственное изъятие хлеба и другой продукции у крестьян.      

   С 1929 года начался особый период в отношениях Советской власти и российской деревни. Этот период вошёл в историю как время «сплошной коллективизации» сельского хозяйства, занявшее пять лет. Уже к 1930 году в колхозы и совхозы было загнано или принято «добровольно» более 60% крестьян. Отныне жителям деревень и сёл предстояло сообща (коллективно) обрабатывать «общую» землю, заботиться об «общих» стадах и табунах, а плодами их тяжёлого труда всецело распоряжалось государство. Кроме того, деревню обязали оплачивать работу МТС (машинно-тракторных станций), технику для которых давали предприятия, построенные в годы первой пятилетки. Богатых крестьян, признанных кулаками, приказали «ликвидировать как класс», что и было выполнено органами ГПУ: в среднем к 1933 году в России оказались «раскулаченными» 10–15 % крестьян, а во многих областях – до 40 %, некоторые зажиточные деревни целиком высылались в края «зело далёкие и отлеглые», при этом значительная часть высланных погибла. Без сопротивления, конечно, не обошлось. Разъярённое ограбленное крестьянство хваталось за обрезы, вилы и  топоры. Только с января по март 1930 года в СССР было  отмечено более 2.000 случаев крестьянских волнений и восстаний, жестоко подавленных специальными подразделениями ГПУ, РККА, иногда даже с применением авиации. Да ведь, как говорят в народе, – горшку с котлом не биться…

   Так в масштабах огромной страны была создана колоссальная колхозно-совхозная конвейерная машина для наиболее эффективного использования подневольного «человеческого материала» и выжимания предельного (а часто и запредельного) количества натурпродукта из сельского хозяйства. Позднее Сталин признавался Черчиллю, что «политика коллективизации была страшной борьбой, пришлось бороться с «десятью миллионами «маленьких людей»… Это было что-то страшное, это длилось четыре года. Всё это было очень скверно и трудно, но необходимо».  Да, государству это было необходимо – для того, чтобы, продавая сельскохозяйственную продукцию заграницу, собрать необходимые суммы для ускоренного создания крупного машинного производства и на этой основе осуществить скорейший переход от аграрного к промышленному обществу, а заодно и навсегда искоренить среди крестьян вольный дух, всецело подчинить его воле государственной власти.

   На потребу индустриальному Молоху из колхозных амбаров вышелушивалось всё, что было возможно – буквально до последнего зёрнышка. В августе 1932 года вышел закон «Об охране и укреплении общественной собственности», названный в народе   «Законом о трёх колосках». Под страхом смертной казни крестьянам запрещалось подбирать даже колосья и зёрна, оставшиеся после уборки колхозных полей. Даже эти скудные крохи были объявлены законом государственной собственностью – «священной и неприкосновенной». Уже в течении первых месяцев после постановления за «незаконный» сбор хлебной опади были осуждены 55.000 человек, среди которых оказалось немало крестьянских подростков, подбиравших в поле опавшие семена. Это продолжалось даже тогда, когда в 1933 году в русскую деревню пришёл голод, унесший свыше 5 миллионов жизней. Крестьянство сократилось тогда на 1/3, но государственные заготовки в 1934 году по сравнению с 1928 годом выросли вдвое. Так на «трёх колосках» да на кровавой опаре крестьянских жизней всходило немало потом хвалёное советское «экономическое чудо».  

   В это же самое время для нужд индустриализации по решению правительства продолжались продажи хлеба за рубеж. В 1932 году в Западную Европу было вывезено около 1,8 миллионов тонн зерна, а в 1933 году – 1 миллион тонн.   Отобранный у крестьян хлеб вывозился преимущественно в Германию, которая предоставляла Советскому Союзу значительные кредиты (более 1 миллиарда марок). В обмен на немецкую технику (с 1931 по 1936 годы половина всей ввозимой техники была немецкого производства) советская страна брала обязательства снабжать Германию сельскохозяйственным сырьём и золотом. Добыча этого металла с начала 1930-х годов достигла небывалых размеров, прежде всего на Колыме и на Крайнем Севере, где в качестве рабочей силы постоянно использовались заключённые – в основном раскулаченные крестьяне.Внутри Советского Союза изъятое у голодной деревни зерно тоннами уходило на многочисленные водочные заводы, где  оно использовалось при производстве спирта, ведь монопольная торговля водкой давала государству громадные прибыли.

   Так колхозно-совхозная деревня сполна выплатила «дань» на нужды плотоядной индустриализации. Так власти сталинского периода силой удалось совершить то, что тщетно пыталась сделать власть столыписких времён  –  подчинить «неудобный класс», как в кулуарах называли крестьянство ещё до революций, и привести традиционную жизнь «отсталой» деревни в соответствие с нуждами прогрессивной промышленной цивилизации.           

   Уже в 20-е годы многие крестьяне окончательно поняли, что в деревне им не выжить, и начали перебираться в города. В общей сложности во время коллективизации в город, где можно было рассчитывать на более спокойную жизнь и стабильную зарплату, сбежало около 8 миллионов человек. Но власти быстро пресекли поток беженцев.           В 1932 году, когда в стране ввели паспорта, их получили в основном горожане. Колхозникам документов не выдали. Без паспорта же невозможно было куда-либо поехать, а тем более устроиться на работу. Даже длительность поездки крестьянина в гости к городской родне не должна была превышать пяти суток. Лишь деревенским парням, демобилизованным из армии, разрешалось не возвращаться в деревню, а дозволялось идти на стройку или на завод. Именно так деревня лишилась более 50 миллионов человек.  

   Только в эпоху хрущёвской «оттепели» было ослаблено колхозное «крепостничество»: крестьянам разрешили покидать колхозы, а затем «в виде исключения» начали выдавать паспорта (т.е. не только «приоткрыли дверь», но и «подтолкнули сзади»). Тогда в город хлынул настоящий поток людей, не желавших и просто боявшихся оставаться в деревне.

 

«Агрогорода»

    В 1950-х годах, уже после смерти Сталина, человеческие жертвоприношения государственной индустриализации были упразднены. Это стало ненужным. К этому времени аграрная в прошлом Россия была практически преобразована в промышленную державу и работа её многочисленных конвейеров более или менее наладилась. Однако обострилась друга задача – накормить огромную ораву рабочих, вчерашних крестьян, отлучённых и отученных от сельского труда, набившихся теперь в «жилищно-коммунальные цеха», как стали называться кварталы домов-общежитий вокруг множества градообразующих чудищ-заводищ. Решить этот вопрос в условиях неестественного соотношения численности растущего городского населения за счёт убывающего населения сельского, можно было, как казалось государственной власти, только путём коренной «оптимизации» сельского хозяйства (ведь положение стало прямо по народной поговорке : один с сошкой, а семеро с ложкой).  

   В 1954 году новый глава правительства Н.С.Хрущёв попытался осуществить план быстрого и лёгкого способа накормить страну. На основании его соображений, изложенных в записке «Пути решения зерновой проблемы», было начато освоение целинных и залежных земель Казахстана и Сибири. Скоро под предлогом неэффективности власти безжалостно разрушили прежние скотоводческие хозяйства (Н.С.Хрущёв заявил, что в Казахстане «курица даёт больше дохода, чем лошадь»), а затем сгустили их остатки в агропромышленные центры. Так Хрущев пытался осуществить на практике свою давнюю мечту об агрогородах. В целину были вложены огромные средства и уже в 1956 году Л.И.Брежнев, занимавший тогда должность 1-го секретаря ЦК КП Казахстана, гордо докладывал Хрущеву о невиданном целинном урожае. Воодушевившись первоначальными достижениями, власти решили распространить идею «агрогородов» на всю Россию и рьяно взялись за «обновление» деревни. В новых условиях, заявлял Хрущёв, выживут только огромные «агрогорода», а мелкие «неперспективные» деревни обречены на вымирание. В 1956 году он запретил увеличивать размеры приусадебных участков, что больно ударил по личному подсобному хозяйству крестьян. Тысячи малых деревень и хуторов «сживались со свету» путём своеобразной блокады: упразднялись мелкие фермы и подворья, закрывались близлежащие магазины, местные школы и больницы, ликвидировались железнодорожные станции и полустанки… Таких деревень, обречённых на медленное умирание, в России оказалось более 85%.Вместе с тем в 1959 году  на треть повысились нормы сдачи мяса, которые могли выполнить, да и то кое-как, лишь укрупнённые хозяйства, те самые «агрогорода». Началась массовая скупка и забой животных, в результате чего крестьяне лишились не только мясного, но и молочного скота.

   Однако все эти меры не только не способствовали достаточному насыщению городов продовольствием, но очень скоро завершились настоящим крахом, а радостный угар правительства сменился разочарованием. «Эпохальная» затея накормить индустриальную державу путём искусственного создания «агорогородов» на Целине провалилась: уже к 1960 году тонкий плодородный слой степной почвы безжалостно разносился ветром, а распаханные целинные земли, до того веками сохранявшие свою первозданность, подверглись необратимому разрушению. Это, впрочем, не остудило пыл советского правительства и общегосударственные «опыты» над деревней, в первую очередь над русской, продолжались. Так, вместо «затратной и проблемной» пшеницы указательно насаждался «дешёвый хлеб» – кукуруза, причём даже в Нечерноземье, где эта культура никогда не росла. В тоже время традиционные отрасли сельского хозяйства постепенно приходили в упадок. (До начала XXвека центр российского Нечерноземья был главным в мире производителем волокна льна. За период с 60-х по 90-е годы его площади сократились в 3 раза. В современной «послесоветской» России лён занимает всего 0,2% посевных площадей.)

   Расплата не заставила себя ждать. Если в 1961 году хлеб в общественных столовых подавался бесплатно, наравне с горчицей и солью, то уже через два года правительство вынуждено было впервые закупить зерно в Канаде. Как и в период сталинской карточной системы, во многих городах Советского Союза во второй половине 1963 года стояли километровые очереди за хлебом.

   Окончательно добила российскую деревню программа КПСС 1961 года, согласно которой личное подсобное хозяйство было объявлено «наследием капитализма» и подлежало уничтожению в течение ближайших 20-ти лет, – именно на этот срок был запланирован переход от социализма к коммунизму. Хрущев надеялся, что это побудит крестьян отдавать все силы для работы в колхозе, а не на своём участке. Так сумасбродно и безоглядно власть уничтожила последнее, что ещё хоть как-то держало крестьян «на земле». Скоро запустение деревень и сёл приобрело окончательно необратимый характер. Сельская молодёжь, уже соблазнённая «прелестями» городской жизни, не связывала своё будущее с крестьянством, оно выглядело в глазах молодых первобытным пережитком, притом бессмысленно тяжёлым, достойным только презрительной насмешки. В деревнях оставались доживать свой век старики, и те, кому некуда было бежать. С 1964 года колхозникам стали выплачивать государственные пенсии, смехотворные по свои размерам. Однако угасающее сельское хозяйство ничто уже не могло спасти – было уже слишком поздно…

         

Отстойник государственной экономики

   К началу 1970-х годов крестьянство составляло уже меньше ¼ населения страны. Государственная власть под руководством очередного генерального секретаря, «героя целины», Л.И.Брежнева тщилась повысить производительность труда настолько, чтобы компенсировать уменьшение занятого в сельском хозяйстве населения. В мае 1966 года было принято постановление «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного производства». Теперь селяне стали получать ежемесячную заработную плату деньгами, к тому же им значительно увеличили личные земельные участки и разрешили держать скот. Вместе с тем государство резко умножило денежные вложения в сельское хозяйство. Оно со всех сторон подпирало дотационными «костылями» искусственно созданного гигантского «робота» – Агропромышленный комплекс (АПК) и «закапывало» миллионы рублей в мелиорацию обезлюдевшего Нечерноземья. Катастрофическую нехватку рабочих рук власти пытались восполнить привлечением науки и техники : тоннами химикатов и грудами механизмов вытравливали из гибельно скудеющей земли максимум плодородия. Однако все эти меры не привели к возрождению села и аграрной отрасли экономики. Крестьянство, за столетие экспериментов превратившиеся в подобие полуобморочного затравленного инвалида, уже не имело ни заинтересованности, ни сил работать «на государство». Крестьяне приспособились уживаться с колхозно-совхозной системой, но трудиться усердно предпочитали больше на личном клочке земли.            

   С начала 1970-х годов сельское хозяйство СССР охватил всеобщий кризис, с годами только усиливавшийся. В 1980-х годах 2/3 общественных хозяйств были убыточными : они производили меньше, чем тратили, и жили за счёт постоянной денежной помощи государства. Если в 1930–40-е годы деревня нещадно эксплуатировалась, а затраты на её развитие были невелики, то теперь Агропромышленный комплекс пожирал огромные средства, а продукции давал всё меньше и меньше. Колхозы даже не могли сами собрать выращенный урожай, и для его уборки на поля ежегодно отправляли многие тысячи солдат и горожан.

   Однако на исходе XXвека явная гибель аграрной отрасли уже не слишком удручала верховную элиту. Новейшие отрасли государственной экономики, такие как Военно-промышленный и Топливно-энергетический комплексы, выросшие, словно гигантские лишайники, на перегное разложившейся деревни, давали теперь государству баснословные прибыли. Продовольствие стало выгодней покупать заграницей на нефтедоллары, чем возиться с обременительно-убыточным «родным» сельхозом. Так русская деревня, выпотрошенная и обглоданная до сухих костей, превратилась в обузу, в раздражающий своей извечной нуждою отстойник, в котором были «забыты» остатки искалеченного крестьянства, обреченного прозябать до скончания века в качестве ненужного «осадка», отделённого от цивилизованного общества и опустившегося на дно государственной экономики.     

  

Великан на протезах

   В современной России насчитывается 153.000 сельских населённых пунктов, а городов – всего чуть более 1.000. Однако соотношение численности горожан и сельчан противоположное : лишь 27% населения страны живёт в сельской местности (40 млн человек), а 73% – в городах (108 млн человек). Особенно заметно увеличилось число больших городов – 165, в них проживает 45% россиян – почти половина России ! Каждый шестой житель обитает в городе-миллионере, число которых достигло 13-ти. Менее чем за столетие Россию превратили в страну горожан, занятых преимущественно в сфере услуг или в добывающей (сырьевой) промышленности. Даже индустриальное производство не является теперь существенной отраслью в структуре государственной экономики, – куда уж там малодоходному агропрому !   

   На протяжении всей многовековой истории отношений власти и деревни в России  – истории, которая является внутреннее единым целенаправленным процессом, лишь условно разделённым на временные этапы, – отчётливо заметно, что власть имущих в отношении крестьянства всегда интересовало только одно – хозяйственная выгода, экономическая эффективность. Доля же сельского хозяйства в валовом доходе государства сегодня настолько мала (около 7%), что властные верхи современного урбанизированного общества, кажется, давно уже потеряли к деревне всякий интерес.    С точки зрения правящей элиты деревня выполнила свою историческую миссию, она больше не нужна, проку от неё больше нет. Экономически деревня уже не существует, для государственной экономики она почти умерла, она – «живые мощи». Потому помогать деревне, возрождать крестьянство, с этой точки зрения, всё равно, что «делать мёртвому припарки».  Так нужно ли власти это ?

   Один высокопоставленный чиновник, первый заместитель губернатора Тверской области Михаил Бершадский, проговорившись, как-то публично обронил примечательную фразу : «Дотировать сельское хозяйство – всё равно, что делать укол в протез». Сказано неосторожно, даже опрометчиво. Однако метче и не скажешь ! Да не выразилось ли здесь ненароком–невзначай совокупное тайномыслие прочих нынешних верховодов, как правило более корректных в своих публичных заявлениях. Кончено, редко кто из них выражаетсятак откровенно. Напротив, сегодня власть всячески выказывает свою поддержку сельскому хозяйству. Уже давно рекламируется широкое развитие национального проекта поддержки российского села (проехать в глубь сельской России – увидишь ли эту поддержку, заметишь ли широту?). Такая поддержка призвана стимулировать в первую очередь так называемые фермерские хозяйства –    они-де накормят страну (притом, что и по сию пору фермерские  хозяйства занимают не многим более 6% сельскохозяйственных земель и дают примерно 4% всей сельскохозпродукции). Учреждена и поощряющая фермеров премия – имени реформатора Столыпина (это Столыпина-то имени ! чувствуется преемственность). Наконец, «Россельхозбанк» разложил перед крестьянством целый «веер» предложений по кредитам, воспользоваться которыми может, правда, не всякий, а только лишь тот, у кого есть имущество под залог – недвижимое (да в какую сумму оценить можно старые деревенские дома, что стоят в коренной России уже по сто лет, да покосившиеся сараи, да собачьи будки…?) или движимое (в большинстве случаев – неликвидные «Москвичи», дедовские телеги, да садовый инвентарь); неимущие могут не утруждаться поиском залога, а попросту найти двух-трёх поручителей из числа своих односельчан, которые решаться поручиться своим имуществом, часто последним, или деньгами за нищего соседа. Кредиты предлагаются крестьянам строго для хозяйственных нужд : скажем, выкупить у колхоза и оформить в госучреждении владение своего земельного пая (который государство в советскую пору отобрало без всякой платы!) или приобрести высокоудойную корову (при среднем крестьянском доходе в 3-5 тысяч рублей в «Россельхозбанке» можно получить не более 70.000 рублей, в то время как «доходная» племенная нетель стоит более 80.000, да ещё и деньги эти нужно умудриться отдать в срок, не смотря на грабительски низкие закупочные цены на молоко). К тому же, по словам нынешнего министра сельского хозяйства А.Гордеева, «сегодня суммарная поддержка сельского хозяйства составляет 60 млрд. рублей» (это на всю-то страну – огромную, с бесчисленным количеством бед и нужд в обветшалой земледельческой отрасли !). Конечно, этих действий и средств крайне мало для оздоровления чахлой русской деревни, однако их вполне достаточно для проведения, скажем, предвыборной PR-компании кого-то из возможных претендентов на  президентский пост (одному из них, помнится, как раз и поручили публично и «показательно»  претворять в жизнь все «нацпроекты», в том числе и проект поддержки сельского хозяйства). Но Бог лишь знает, что станется с подобными затеями и починами, когда пройдут положенные сроки. Да и где тогда уже будут господа-застрельщики,  начинатели этих «опытов», в какой неведомой дали растают их следы ?

  Но что нам до них ?! Нам-то, нынешним русским, сбившимся в городские стаи внукам-правнукам вчерашних крестьян, с этими господами за одним столом не сидеть, из одной чаши не пить, вместе детей не крестить… Сегодня Россия являет собою грандиозного промышленно-сырьевого колосса, с мощным слоем подкожного жира в виде газа, нефти и прочих ископаемых, в ручищах у гиганта ядерное дубьё – попробуй подойди ! Но этот индустриальный великан держится на протезах. Что бы там не говорили идеологи прогресса о вступлении цивилизованного мира в «информационное общество», в «эру высоких технологий», однако основой биологической жизни на Земле был и остаётся натуральный продукт, в широком смысле – хлеб ! Нам помрачает ум и застит глаза рост иллюзорно-стабильного, «картинного» благосостояния вокруг, ошеломляют мелькающие атрибуты «заграничной» жизни : супермаркеты и бизнес-центры, коттеджи и иномарки (пусть не для всех, но есть о чём мечтать), частокол окруживших нас «Pepsi» и «Cola», растущие как грибы обжорки типа «Макдоналдс», импортный ширпотреб и сомнительная гастрономия в глянцевых упаковках… Но только качнись вниз цена на «подкожный жир» нефтеносных недр, поколеблись зыбкая конъюнктура мирового рынка ядерных «пугал», вся эта мишура исчезнет тотчас, словно театральная бутафория, будто балаганная декорация или сценический реквизит. С чем останемся мы, развращённые искусственной жизнью, отученные от настоящего труда ? Чем станем кормить себя и детей, что по завету оставим внукам ? Вспомним тогда  деревню-покойницу скорбным словом, оглянемся, заголосим беспомощно : «Хлеб наш насущный даждь нам…!» Да не поздно ли будет ?

 

   Соха и балалайка  (вместо эпилога)

    Случилось мне, автору этого очерка, уезжать из деревни зимой, в середине декабря. До станции Мста, что под тверской Удомлей, я шёл пешком по просёлочной дороге и все четыре версты сердился на липнувшую к сапогам топкую грязь, разжиженную распутицей. Начало зимы выдалось невиданно тёплым, иными днями даже и жарким. Стояло покойное безветрие. Изредка порошило клочковатым снежком, который, едва коснувшись прелой травы, тотчас таял. Поверхность земли казалась влажной и тёплой, будто бы кто-то подтапливал снизу, грел почву съисподни.  

   В такую глухую пору на станции народу не бывает много – едва ли с десяток человек соберутся когда у обветшалого вокзала, стоят молча, переминаются с ноги на ногу в ожидании поезда. Пришедши на станцию, я застал здесь несколько попутчиков, впрочем, мне не знакомых. С двумя из них я скоро разговорился : одна – пожилая деревенская женщина в старом пальто и в грубом сером платке, плотно облегающем седые волосы; другая – на вид городская бабёшка, молодая и смазливая, с крашеной чёлкой, в модной лёгкой шубке и в сапожках на цокающих каблучках, (как потом выяснилось, это мать провожала свою дочь). Разговор завязался непроизвольно, словом за слово, как-то сам собою. С пожилой мы  коснулись урожая, та посетовала на старость и пожалилась, что огородничать одной ей уже невмоготу. Здесь в перемолвку встряла молодка :

   – А я ей говорю: чего с огородом возиться ? Теперь всё купить можно. Ей деньгами помогаешь-помогаешь, а она всё равно: как весна, так опять на грядках в грязи ковыряется.

   На это мать её проговорила как-то виновато :

   – Так уж надо… Оно ведь как ?... Земля-матушка кормит.

    Видя её растерянность, я решил также высказаться на сей счёт и заметил молодке, что в земледельческом труде есть не только практическая выгода, но и большая нравственная польза, даже великие  не гнушались крестьянской работы и понимали её глубокий духовный смысл: Лев Толстой, богатый граф, лично возделывал пашню, князь Долгоруков ходил за сохой, сам государь Иван Грозный по весне совершал обрядовую пахоту в память о тех временах, когда и цари «орали» землю… «Ну и дураки !» – прочитал я вдруг в глазах у бабёшки.

   Мы помолчали. Становилось как-то неловко.

   – Да-а, погода вот, – протянул я. – Не даёт Бог морозца, и снега не даёт.

   Пожилая женщина поглядела в небо на тусклое солнце, жилистыми руками поправила платок и вздохнула :

   – Верно, не даёт…

   – А мне в самый раз, – зевнулабабёшка и поёжилась в шубке. – Было бы тепло всё время, так и на юг ездить не надо.

   – Так ежели мороза-то не будет и снега, – рассуждал я, – тогда и хлеб не уродится. 

   – Озими снег нужный, а то как ! – подтвердила пожилая.

 Молодка только бровочкой повела :

   – Ну и что ?     

      Я, признаться, несколько удивился :

   –  Если хлеб не уродится, что же есть-то будем, где хлеб возьмём ?

   – Хм, не знаю, – фыркнула бабёшка и отрезала, – лично я беру хлеб в магазине !

   Уже в поезде, чтобы отвлечься, стал я листать газету. Нашёл статейку о положении высшего образования в современной России. Среди прочего сообщалось в статейке о конкурсах в различные вузы страны. Пробежал я глазами сводку и диву дался. Выходит, что в театральные институты аж до 80-ти человек жилы рвут, из кожи вон лезут, чтобы на место попасть. А в сельскохозяйственные высшие школы недобор – на иные факультеты показатель выше 0,8 не поднимается. В сердцах скомкал я газету, да в котомку её, да на верхнюю полку. Боже мой! Дожили, докатились мы до самого до краешка! Святые Фрол и Лавр, угодники крестьянские, покровители сельские! Вы, верно, уж и отвернулись от нас, потому как на Руси обращаться к вам, похоже, больше некому! Да разве есть у того народа будущее, в котором трудовое население делится таким образом, что на одного хлебопашца приходится до ста клоунов ? Да разве есть у той страны надежда, в которой на одном кормильце обузой висит сотня, живущих по правилу : пахать не я, и сеять не я, а попеть-поплясать – лучше меня не сыскать! Впрочем, что ж, по другой поговорке и вывод : зачем мне соха, когда есть балалайка!... Зачем нам и пашня, коли есть магазин ?

   – Такое вот дело, отец ! – поделился тогда я с мужиком, сидящим против меня.

   Почтенных лет мужик, сухопарый, с белёсою щетиной на грубом морщинистом лице, с голубыми поблёклыми глазами, поправил движением плеча свой ватник, одетый наопашь, да махнул мозолистой рукой :

   – Э-э, – глухо крякнул он. – Всякое было, перебудет и это !    

   Уставился я в окно. За окном проплывала какая-то деревня – угрюмые чёрные избы, дощатые заборы, похожие на скелеты, редкие стожки за околицей возле прясел… Деревенские ребятишки, белоголовые, в рваных куртках, помогали  древнему деду чинить сарай. Низкий поклон вам, святые крестьяне ! Благословенны вы, не предавшие деревню, не променявшие соху на балалайку, не сбежавшие в города плясать под дудки новых господ. Покуда жив на Руси «соль земли» её – Крестьянин, поколь боронит он пашню, не исчезнет и племя русское, не пропадём мы, не сгинем «яко обры». А значит и жизнь наша продолжается, слава Богу !  

 

    Денис Миронов-Тверской, староста деревни Гоголино, апрель 2007 года.

Нравится