Беседы из книги «Русский ковчег в Австралии» БЕСЕДЫ С МИТРОФОРНЫМ ПРОТОИЕРЕЕМ МИХАИЛОМ ПРОТОПОПОВЫМ

Русская община
Печать

Беседа 1

 

Добрый день, батюшка! Сегодня мы с Вами начинаем цикл бесед о современной духовной жизни наших соотечественников в Австралии. Об этом в России мало кто знает, и я очень рад, что мне выпала такая удача побывать здесь. Меня пригласил ваш прихожанин Александр Хрусталь. Мы с ним встретились в московском храме иконы Пресвятой Богородицы «Всех Скорбящих Радость». И он меня пригласил посетить Австралию. Поэтому я стараюсь по максимуму использовать эту возможность, чтобы подготовить книгу о наших соотечественниках. И не просто книгу о том, как они живут, а именно о православных людях, о людях духовных. И в этом вопросе я очень рассчитываю на Вашу помощь.

Первый вопрос самый простой, батюшка. Расскажите о себе, пожалуйста.

– Мой род по отцу тянется с Дона. Отец был офицером лейб-гвардии атаманского полка. В Первую Мировую войну служил на австрийском фронте есаулом. Георгиевский кавалер. Из древнего казачьего дворянского рода. Его отец был генералом.

А как звали, если можно, дедушку, отца?

ДедушкаМихаил Алексеевич Протопопов, отецАлексей Михайлович Протопопов. Потом отец мой, когда фронт развалился, вернулся на Дон, нашел, что семья была убита большевиками, и ушел в степной поход с Белой армией. После был участником рейда на Тулу с генералом Мамонтовым, затем эвакуировался в 1920-м году через Крым на остров Лемнос, а с него в Сербию.

Мамин род – мама Ольга Николаевна Грузевич-Нечай тоже из дворянского рода. Грузевич-Нечай были из киевского дворянства, но жили в Одессе. Там дедушка мой, генерал артиллерии Николай Григорьевич Грузевич-Нечай женился на девице Анастасии Дмитровне Бизе, из греческих купцов. Он служил в Петербурге, но мама родилась в Москве, в октябре 1917 года, за 13 дней до революции. И вместе с Белой армией ушли на юг. Дедушка был в штабе Врангеля. Потом они эвакуировались10 ноября 1920 года из Севастополя в Константинополь, а затем в Сербию. Там моя мама окончила институт благородных девиц. Перед самой Второй Мировой войной она познакомилась с отцом, который был женатым, но овдовел. Несмотря на то, что он был на 20 лет старше мамы, бабушку он устраивал. Бабушка была очень щепетильна, чтобы дочь генерала не вышла просто за кого-то. Она терзала маму до тех пор, пока не нашелся подходящий кандидат. Поженились они в 1939 году, появился мой брат на светНиколай, потом я появился.

Батюшка, а дату рождения не могли бы точно назвать?

– 20 сентября 1944 года. 19 сентября наш эшелон с белыми русскими эмигрантами был последним, который уходил из Белграда из-за наступления Красной армии. И во время путешествия поездом, мы не знаем точно кто: американцы, советские, или британские войска, начали бомбить поезд. Но в результате я появился на свет.

Да... То есть, в эшелоне?

Да, прямо в эшелоне.

А кто же роды принимал, я извиняюсь, батюшка?

– Принимал роды генерал-лейтенант Григорий Татаркин, донской войсковой атаман, который стал моим крестным.

Удивительно...

– Эшелон шел из Югославии в Австрию, мы попали в город Леобен, где было зафиксировано мое появление на свете. Во время войны отец служил в королевской югославской армии в звании майора путей сообщения, а после капитуляции его взяли в лагерь, позже выпустили, как русского эмигранта. А когда узнали, что у моего отца мать – немка, Ксения фон Медер, хотя это и были обрусевшие немцы, его выпустили. Он потом принял немецкое подданство и служил в Русском Корпусе.

В 1944 г. из Русского Корпуса моего отца направили в Потсдам в штаб генерала Краснова. Красновых мы знали еще с гражданской войны, когда Петр Николаевич отправил моего отца в качестве адьютанта к генералу Шкуро при формировании его штаба.

Из Германии нас направили в Северную Италию к генералу Даманову, который командовал казачьим станом. И вместе с казачьим станом отправились обратно через Альпы в Австрию. Капитуляция застала казачий стан в количестве 43 тыс. человек с женами и детьми в городе Лиенц, это в Австрии. Там была ужасная выдача казаков, и мой отец был тоже выдан. Мама сумела спасти себя и двух сыновей и еще старушку бабушку. Мы после войны оказались в транзитном лагере в Зальцбурге, лагерь Парш. Это был самый большой лагерь для перемещенных лиц в Европе, около 200 тысяч человек. И оттуда мы отправились в Австралию. В 1949 году, 7 июня мы прибыли в Австралию.

А тот лагерь американский был, английский?

– Американский.

Через Италию добирались?

– Да, поездом.

То есть, Вам было пять лет и Вы помните это время, эту поездку?

– Да, помню поездку, пароход. На нем была итальянская команда. А маме, поскольку была военным врачом, на корабле дали работу сестры милосердия, смотреть за больными. А за это ей итальянцы давали специальную пайку красного вина, которое поддерживало ее состояние и состояние ее двух сыновей. Так мы и прибыли в Австралию. Здесь нас тоже посадили в лагерь для новоприезжих. Там нужно было отрабатывать по контракту два года. Конечно, если могли работать. Работали в любом месте, куда правительство пошлет. Происходило страшное разделение семей.

А была ли какая-нибудь связь с Вашим отцом?

– Нет, нет. Его забрали Советы, и, насколько мы знали, его след затерялся в лагерях.

И никакой информации о нем не было?

– Мы ничего о нем не знали до 1957 года. За эти годы мы успели переехать в город. Мама была направлена работать в пекарню.

А в какой город?

– В Мельбурн. Никаких европейских дипломов Австралия не признавала, врачи работали в пекарне, священники подметали фабрики. Инженеры были единственными, кто получил какую-то льготу. В это время, не так далеко от лагеря, в горах, Австралия начала производить гидротурбины для получения электроэнергии. И вот туда пошло несколько наших инженеров. Когда увидели, что они хорошие специалисты – их признали, и они работали. Иногда работали без ярлыка «инженер», но с ними считались, они сделали очень много в этой области. Мы попали в город, нас с братом отправили в закрытое учебное заведение, где мы учились. Мама работала. Вскоре мама выкарабкалась из пекарни, работала в другом месте. Потом в больнице.

Ей удалось вернуться к медицине.

– Да, но врачом она больше уже никогда не работала. Но в одной больнице она заведовала отделом подготовки инструментов к операции. То есть, ей давали накануне список операций, и под ее руководством  отделение собирало все необходимое для них. Таким образом, мама до того возраста, когда она ушла на пенсию, работала в больнице. И для нее этого было достаточно. Ей было всего 30 лет, когда она приехала. Мы с братом выросли, окончили школу, мама вышла замуж еще раз.

Батюшка, а у Вас же не было английского языка?

– Да, не было, но в закрытом учебном заведении нам на вопросы, заданные по-русски, не отвечали, надо было только по-английски. Хочешь в уборную – спроси по-английски, не сумеешь – не пойдешь. Вот такое было отношение к нам в те годы.

Жестами объяснялись?

– Да, и даже жестами. И таким образом нас воспитывали.

Да, и на тот момент Вы знали русский язык, немецкий...

– Сербский...

Сербский? И четвертым языком у Вас стал английский...

– Да, к сожалению, бабушка наша приехала в Австралию только в 1952 году, потому что ее не пустили вместе с нами на пароход, она прилетела из лагеря в Австрии. Но за эти три года, два года из которых мы провели в интернате, мы совершенно забыли русский язык. Ни одного слова не помнили. Я помню, как бабушка сидела и плакала, не из-за радости встречи с внуками, а из-за того, что мы потеряли свое наследие. Пришлось все это восстанавливать. Но, слава Богу, живя в русской семье, это было возможно. Мама вышла замуж, а в 1957 году мы получаем письмо из Красного Креста, что отец нас разыскивает. Оказывается, он отсидел в советских лагерях Кемеровской области 12 лет и уцелел. 

В 1993 году в Государственных архивах Советского Союза я сумел скопировать все его лагерное судебное дело. Поэтому я хорошо знаю, как он там находился, как протестовал против советского правосудия. Трираза его судили, потому что он отказывался подписать протокол. Но ничего, вышел оттуда живым. Из 2605 казачьих офицеров, которые были выданы, на Запад вышел всего 21 человек. И самый старший, в чине полковника, был мой отец. Все остальные сгинули в лагерях, либо вернулись в родные станицы и там остались доживать свой век. Когда отец вышел, то стал нас искать. Потом была небольшая переписка, где он узнал, что мама уже вышла замуж. Он хотел, чтобы она вернулась к нему в Европу. Мама сказала, что она в Европу не вернется, а он сказал, что больше себя в руки англичанам не даст и в Австралию не приедет. И, таким образом, они расстались, хотя потом, когда я встретился с отцом, он сказал, что те годы, которые они прожили вместе с мамой, были очень счастливыми, и очень жалел о них. Да и вообще, мы все сожалели о своей судьбе. Вот так получилось. Я учился, окончил университет, стал педагогом, преподавателем. Преподавал 28 лет.

А где преподавали?

– Здесь, в государственных школах Мельбурна, последние 12 лет был директором школы.

Это была гражданская школа?

– Да, государственная светская школа. Одновременно я учился на священника.

Здесь же, в Австралии, да?

– Да.

Это была какая-то семинария?

– Здесь семинарий не было, это были епархиальные курсы, а затем богословский факультет. В 1972 году я принял рукоположение и с 1972 по 1989-й годы совмещал преподавание и церковное служение. А потом, когда ушел на государственную пенсию, отдал себя полностью церковному служению.

Батюшка, а церковное служение началось у Вас здесь же, в Мельбурне?

– Да. Я был дьяконом в Мельбурнском соборе, потом перешел в Джилонг; был сначала дьяконом, потом священником, настоятелем. А последние 30 лет служу в Богородице-Успенском приходе в Данденонге.

Скажите, батюшка, а вот встреча с отцом, как она состоялась. Может, была не одна, а несколько?

– Их было несколько, но первая встреча была в 1980-м году. Я решил впервые посетить Европу. Незадолго до этого у нас гостил русский православный архиерей из Германии (из Штуттгарта), епископ Павел (Павлов), с которым мы подружились. И, когда я ему сказал, что хочу посетить Европу, он предложил, чтобы я приехал к нему, и он устроит мне встречу с отцом.

А куда конкретно он предложил приехать?

– В Мюнхен. Но я прилетел в Зальцбург, а оттуда поехал в Лиенц, чтобы восстановить хоть какую-то память о том, где мы были и что мы знали из нашего прошлого, а то будем говорить с отцом, а я не буду иметь представление – о чем.

То есть, Вы готовились к этой встрече?

– Да. Я поехал туда, потом поездом в Мюнхен. И прямо на перроне меня встретил епископ с моим отцом.

Напомните, как звали епископа?

– Архиепископ Павел (Павлов). И я помню, выхожу, благословился у владыки, а отец подходит ко мне и говорит:” Благослови и ты меня”. Я говорю, что мне кажется, сын должен у отца получить благословение. Он говорит, что нет, ничего, благослови. Все. Я потом у него жил несколько недель. Он был на пенсии. Когда он вернулся из лагеря, он был в ужасном физическом состоянии. Он сначала прибыл в Вену, где жил мой старший брат по его первому браку, но там было на него совершено покушение, кто-то в него выстрелил из машины, и полиция решила, что это, возможно, было покушение со стороны КГБ или НКВД, как тогда назывался.

А он был тогда каким-то общественным деятелем, он чем-то мог быть опасен?

– Он возглавил ОбществоПамяти выдачи казаков в Лиенце, был видной фигурой.

То есть, выступал в прессе, где-то что-то писал?

– Да, писал. У меня есть несколько его статей. Он выступал на общественных собраниях. После покушения, отцу помогло общество ветеранов и местная полиция. Сразу поменяли ему имя и фамилию. Алексей стал Александром, а фамилию поменяли на Риттера. Риттер по-немецки – это кавалер. И он жил под этой фамилией. Хотя потом уже, в 1980-1988 годах, все знали его как Алексея Протопопова. И он совсем не скрывался.

А когда покушение было, в него попала пуля?

– Нет, две пули мимо просвистели, но ударились в каменную стену, и следы остались. Полиция все это зафиксировала. Когда мы с ним встретились, он мне много рассказывал. Я интересовался событиями 1945-го года, о которых у меня, конечно, никакой памяти нет, о лагерной жизни, о людях, которые вернулись или потом писали о лагерях. Он много мог сказать о том, где правда, а где неправда. Такой живой разговор очень много значит. Так мы с ним провели несколько недель вместе. И потом встретились опять еще два раза.

Последний раз я с ним встретился за месяц до его смерти, в 1988 году. Я его посетил, он уже был в больнице. Я ему говорю – не пора ли уже приезжать к сыновьям в Австралию? Он говорит – согласен. Но, во-первых, ему здоровье не позволило, а во-вторых, он был в таком состоянии, что пока мы все оформили, он уже ушел из жизни. Он похоронен в одной могиле с моим крестным отцом в городе под Мюнхеном. Мама умерла раньше, в 1983 году, внезапно. За это время я успел жениться, народить троих детей.

– Ваша супруга - матушка Кира, да?

– Кира Михайловна Рождественская. Она находилась в Харбине в семье старожилов, то есть тех людей, которые там жили еще до революции. Которых ни гражданская война, ни революция не затронули совсем.

А встретились Вы с ней в Австралии, батюшка?

– В Австралии, в 1965 году. В 1968-м поженились.

Батюшка, а не расскажете о судьбе Вашего брата, как у него жизнь сложилась?

– Брат тоже вырос здесь, в Мельбурне, Николай Алексеевич. Он женился на австралийке. У него трое детей. Он работает вместе со мной в Русском благотворительном обществе им. Св.Прав.Иоанна Кронштадсткого, в соседнем офисе. У нас у всех дети выросли, у него, правда, еще не женаты. У меня двое женатых, уже четверо внуков.

Батюшка, а доводилось Вам бывать в России?

– Да, 19 раз. Первый раз когдая приехал в Россию, была зима 1991–1992 года. И когда нам в самолете сообщили, что мы пересекли границу и теперь летим над Россией, мне вспомнилась молитва «Спаси Господи люди Твоя». Потому что это была зима, вспомнилась песня Белой армии «Замело тебя снегом, Россия». Вот эти две вещи, как мое приветствие России. С тех пор мы возили гуманитарную помощь раз 7-мь или 8-мь, всего 220 тонн. В те годы, когда гуманитарная помощь была очень нужна.

Это были специальные чартерные рейсы?

– Нет, я отправлял пароходом контейнеры, а сам прилетал и растаможивал, чтобы это не попало не туда. Как знаете, это было возможно в те годы.

Да, это было время разрухи.

– Когда мы начали помогать восстанавливать монастыри и храмы, вот тогда я познакомился с духовенством. Некоторые очень ласково принимали, как будто родные, а некоторые принимали так, с холодком. Я помню, однажды телевизионная компания встретила меня в Царском селе и спрашивают, а что Вы возите сюда гуманитарную помощь, разве не знаете, что Вас тут не признают и не любят? А я говорю, разве нужно кого-то любить, чтобы признавать? Мы это делаем, потому что мы Вас любим, а будете ли Вы нас любить, это дело второе. И тогда я понял, что нам не надо ничего бояться, нам нужно делать то, что делаем. Поступать надо по совести. И когда мы начали поступать по совести, я нашел, что люди больше к нам расположены. В те годы я познакомился с Собчаком – он нам помогал. Вот такие были знакомства.

То есть, еще в 1990-х годах Вы встречались с этими людьми. А из первых иерархов российской Церкви с кем встречались?

– С 1992 года я знаком с Патриархом Алексием II. С Патриархом Кириллом я знаком еще с того времени, когда он приезжал в Австралию. Тогда он был архиепископом. Но с покойным Патриархом Алексием IIя познакомился так. Меня спросили, а хотели бы? Я сказал, с удовольствием. И так мне устроили встречу. Он меня, правда, крепко-крепко пробрал с первой встречи, за то, что в Суздале был раскол. Я его выслушал и сказал, что Ваше Святейшество, Вы мне ничего нового не сказали. Очень много священников Зарубежной Церкви разделяют Вашу точку зрения. Мы заигрались в политику и сами провалились. Я ему, наверно, как-то понравился, и он меня всегда приглашал. И мы с ним встречались в каждый мой приезд. Каждый раз, без исключения, он меня приглашал – зайдите, поговорим, на чай заходите. И бывал я у него и в Переделкино, и в Чистом переулке. Очень добрый, ласковый человек. Неоднократно меня одаривал подарками, крестами. У меня самые лучшие воспоминания о нем. И самая горячая молитва о его спасении.

Да, батюшка, это очень интересно. А Ваши дети, они пошли по Вашим стопам?

– Они, конечно, продукты австралийской ассимиляции, есть такое. Но, тем не менее, что-то говорят по-русски, они чувствуют себя русскими. Мы поняли, что самое главное – сохранить в них чувство наследия своего. Хотя один женат на австралийке, она не очень интересуется русской культурой. Но он интересуется. И чем больше она против, тем больше он за. Дочка замужем за православным сирийцем, но он всецело поддерживает русский быт и русские традиции.

Батюшка, я знаю, что Вы человек пишущий. Безусловно, я не сомневаюсь в этом, Вы собрали историю своей семьи, историю своего рода и наверняка у Вас книга есть об именах своей семьи, некоторые мемуары. Нет ли ее на русском языке?

– Да, у меня есть изданная книга. Я Вам говорил, что имел доступ к делу моего отца в архивах, которое сейчас, кстати, без доступа. И на основании этих материалов я написал книгу об отце.

 

Вадим Арефьев

Нравится